Сияние - [52]

— Évangile de Jésus Christ selon saint Jean, 1:35–39: Jean Baptiste se trouvait avec deux de ses disciples. Posant son regard sur Jésus qui aliait et venait, il dit: «Void l’Agneau de Dieu». Le deux disciples entendirent cette parole, et its suivirent Jésus. Celui-ci se retourna, vit qu’ils le suivaient, et leur dit: «Que cherchez-vous?» Ils lui répondirent: «Rabbi (c'est-à-dire: Maitre) où demeures-tu?» Il leur dit: «Venez, et vous verrez»[81].

Я знал и оказался прав: вокруг этих вопросов и ответов проповедь выстроит здание с прочными стенами, теплым полом и красивым сводчатым потолком. «Que cherchez-vous?» Настоятель не шевелился, упиваясь своей превосходной дикцией: слова не отклонились ни на волосок. Ударение на «vous», так что оно будто стрела полетело прямо в наши сердца, а затем пауза — полная противоположность всякому звуку. «Que cherchez-vous?» Что вам надобно? Я стиснул плащ на груди, передо мною сидел крупный плотный мужчина, но эта фраза, силою повторения, все же достигла меня. «Que cherchez-vous?»

А правда, что мне надобно? Я поплыл по волнам ассоциаций.

Вопросы всегда парят в пространстве мозга, но бывает, в один из них вдруг попадает чья-то стрела, и тогда он падает тебе в сердце и лежит там, а ты поневоле склоняешься над ним и видишь, что он дышит и чего-то от тебя хочет.

Что я здесь делаю?

Я здесь — так потекли мои мысли, — чтобы не отрекаться от своих желаний.

Я здесь, чтобы ИДТИ ПУТЕМ ЖИЗНЕЛЮБИЯ.

Пусть трепетное достигнет меня.

Я быстро встал, заметив близость чаши причастия. Устремился прочь, был уже на полдороге к выходу, однако невольно остановился посмотреть, как эта черная масса индивидов принимает облатку и вино, хотел увидеть неосуществленное пресуществление, но не удостоверился, ведь тут и там вспыхнули огни, я выбежал на улицу и помчался через соборную площадь на улицу Сены, в рыбный магазин.

— Кило мерлана. Спасибо.

Толчея на улице, как и у меня в голове. Толчея под всеми этими зонтиками, мокрый блеск дождевиков. И тут меня с головокружительной быстротой затянуло во мрак ее огромных глаз.

— Ты?

Она хватает с прилавка горсть мелкой рыбешки и швыряет мне прямо в лицо. Кровь, кишки, смех. От ее смеха вся улица Сены умолкает.

— Наконец-то, Пьетюр Халлдоурссон. Наконец-то мы квиты. Может, встретимся? Завтра я еду в Африку, но через две недели вернусь — если на то будет воля Аллаха. Никто меня не ждет. А где ты живешь, я знаю. Ну так как?

— Я буду тебя ждать.

Я обвел взглядом квартиру — если обратиться к образному языку моей родины, она похожа на лавовое поле. Ничто не выделялось на пепельно-сером, сплошные пепельно-серые формы.

Нужен красный. Множество оттенков красного. И поваренной книги у меня не было, пока я не провел полчаса у Одиль, читая «Виллидж войс»[82]. Метра три гастрономической порнографии заглотал.

Мясные и рыбные блюда.

Супы и десерты.

Я изучил «Лучшие в мире сладости», «Лучшие в мире рецепты пасты», начал выставлять им оценки по пятибалльной системе и тотчас поймал себя на ранее не наблюдавшемся отвращении к блюдам с помидорами. Помидоры, сказал я конфорке, нужно есть сырыми, свежими, лучше всего прямо с куста, потому что, продолжал я, уже обращаясь к стулу, где она скоро будет сидеть, — потому что есть особенный запах, который подобно нашим астральным телам на какое-то время сохраняется и после отрыва от ветви жизни, запах, составляющий суть помидора.

В книжке про пасту нашлось несколько рецептов блинчиков. Но блинчики — блюдо тяжелое, а эта трапеза должна быть легкой. Пять звездочек я присудил spaghetti al caviale, разумеется из-за русской икры, а еще из-за сливок. Слабость к сливкам я целых полгода успешно в себе подавлял, но однажды в жизни, наверное, приходит черед трапезы, которая не останавливается ни перед какими расходами, даром что Другой или Другая вовсе их не замечает. Экспансия души и тела! Я видел перед собою нежное блюдо, скользящее сквозь шлюз прелестных губ (к каким только образам не влечет человека любовь), чтобы затем попасть на кончик языка и проследовать дальше внутрь упомянутого совершенства.

С другой стороны, есть ведь еще и мусс из лосося и авокадо, есть запеченный во фритюре козий сыр, приправленный соусом и миндальной стружкой, есть прохладная дыня, н-да, на рецепты тысяч лучших закусок потребуется еще день. И все время: губки, сомкнувшиеся вокруг этой вилки, — нет, я конечно же должен раздобыть приборы получше, сервиз покрасивее и скатерть отменного качества. Чему только не учит влюбленность — к примеру, немножко разбираться в тканях.

И вот на третий день моего нового пробуждения я вместе с разными продавцами разворачивал и щупал провансальские хлопчатобумажные скатерти с узором из лилий, навеянным Индией, гладил пальцами авиньонский шелк и лен, ставил вазу из сервиза «Opaque dubarradure Minés» на голубые, розовые, желтые скатерти. Скандинавские винные бокалы — итог четвертого дня. На пятый день я обнаружил, что стул, на котором она будет сидеть, никак не подходит к ее прелестным изгибам, а обои за спиной совершенно не гармонируют с ее темными волосами. И я научился клеить обои. Когда свежие легкие обои были на стенах, оказалось, что недостает искусства. А раз недостает искусства, нужна и музыка.