Сиянье дня - [3]

Он уходит по дороге, а я долго смотрю ему вслед, сохраняя в себе этот свет.

* * *

Никогда не вспоминается ушедшая жизнь последовательно, по порядку, а все вразброс, вспышками. Какая логика в этих возвращениях, не пойму, но, видимо, есть какая-то, скрытая от сознания.

В юности все воспринимается ярко, глубоко, но отчаянней и трагичней. Странно складывались у меня отношения с будущим мужем. Это была любовь с первого взгляда, но удивительным образом подготовленная предыдущими обстоятельствами. Словно он уже был избран, и меня заранее готовили к встрече. Трижды, незнакомые друг с другом люди, вдруг заговаривали со мной о нем, неизвестном мне человеке, говорили нечто оставляющее след в душе. И когда я увидела его первый раз на экране телевизора, у меня защемило сердце, как будто я знала его давно-давно, но почему-то забыла, потеряла, а теперь вдруг обрела. Потом нечаянная встреча в столовой института, встреча двух знакомых незнакомцев, обмен взглядами, которые говорят больше всяких слов. Потом еще встреча, определившая для меня все до конца. А всего-навсего жест рукой по моим волосам и полушутливая фраза человека навеселе:

— Ой, девчонки, я влюбился. Ой, девчонки, давайте познакомимся.

А потом бесконечные прощания-пропасти, для меня каждый раз как навсегда. Неожиданные его появления, исчезновения. И вдруг письмо, конверт со странным обратным адресом: Рио-де-Жанейро, Палас отель…

Его забрали как офицера на переподготовку. А мне уезжать, не увидевшись, на практику и каникулы в район, надолго, навечно, на целых два месяца. И я не знаю, где он… обратный адрес: Рио-де-Жанейро. Ничего, кроме того, что это где-то в поселке Светлом, и он артиллерист и лейтенант.

Двоюродный брат, две подруги, я, шампанское, бутерброды и отчаянная смелость молодости. Поход сквозь строй солдат, унизительные допросы офицеров… Но — нашли! Все было предопределено. И чудо полдневного свидания на берегу Иртыша, пусть на глазах у друзей, но оно состоялось.

Летний жаркий пронзительно счастливый день. Мы с ним босиком (я, приподняв подол легкого ситцевого платьишка, он, закатав офицерские брюки), заходим по колени в воду, держась друг за друга руками, и взглядами, и сердцами. Уединиться нам негде. На берегу брат и мои подруги. Но здесь мы одни, и любимый мне говорит, эти слова до сих пор живут во мне:

— Кадр из «Сорок первого»…

Я не понимаю, что это значит, я еще не видела этого фильма — «Сорок первый», но какое это имеет значение, когда мы стоим, пронизанные Светом дня, запечатленные в нем мигом вечности.

* * *

И еще одна картина живет во мне уже много лет, обнадеживая, поддерживая, просто присутствуя в моей жизни.

Умерла матушка, жена отца настоятеля нашего собора. Столько лет я ее знала: светлая, улыбчивая, скромная, работящая. Ей было уже под семьдесят, но слово «старушка» к ней совсем не шло. Моложавая, красивая, до последних дней трудилась при храме. Все золотошвейные работы — ее рученек дело.

Не знаю, чем она еще была хороша, но уж точно никого никогда не осуждала. Нашелся человек, строчащий на батюшку в суд подметные письма. Жалобщика мы все знали, прихожане возмущались, слетали и крепкие слова в адрес жалобщика.

Как-то после очередного суда, а значит и унижения, и нервотрепки, я подошла к матушке посочувствовать:

— Ну, как же он так может клеветать?.. Так дергать батюшку…

Сказала с осуждением. А матушка в ответ, разведя руками и улыбаясь:

— Такой человек, ну, просто такой человек.

И вот у нее рак легкого. Сгорает за два месяца. Еще на праздник Воскресения Господня готовит чудную творожную пасху, так уж никто не приготовит. А после Троицы ее уже не стало. За неделю до смерти на своих ногах причастилась, всю службу отстояла.

Всех родных благословила, каждого словом утешила, батюшке сказала:

— Мы же с тобой знаем, человеческий век — семьдесят-восемьдесят лет. Мне уже семьдесят. Значит, Господь так решил — мне первой уходить. Ты не горюй. У тебя чудные дочки, зятья, внуки, тебя не бросят.

И всех: детей, зятьев, внуков по очереди по одному приняла, лежа высоко на подушках и задыхаясь, каждому слово нужное доброе подыскала и тихонько отошла.

И вот лежит в центре собора пред распахнутыми Царскими вратами. Лежит юная красавица, царевна-невеста, не тронутая печатью смерти. Смотреть и смотреть, не отрывая глаз. С жадностью прикладываемся к ее лбу, как к святыне. И все вокруг пронизано Торжеством Живой жизни.

* * *

Съездила последний раз на дачу, попрощалась до весны. Нарвала громадный букет астр, спасибо им, дотерпели, дождались, пока соберусь на кладбище — тоже до весны попрощаться. Иду в желанный обход. Сразу на два кладбища, тут одно перетекает в другое: русское восточное в ново-еврейское, а потом снова — русское, только аллею перейти. И никому не тесно, никто друг друга не обижает, не гонит, им — живым — тут всем просторно, это нам, мертвым, и на большой земле тесно.

Сегодня у меня день свиданий. Они ждут меня, и я жду встречи с ними. Удобнее всего мне начинать с Людмилочки, внутренне расположение совпадает с внешним. Ее могилка с краю, у дороги, одно плохо — мусор валят рядом. Прикрываю его опавшей листвой, чтобы было нам сладко беседовать.