Сить - таинственная река - [26]

определиться. Болтаться вот так, когда все на работе, просто невыносимо. Сережка и тот ходит на покос!

«А я разве не могу? — размышлял Гусь. — По аксеновским нарядам и дня бы не отработал, а теперь —

пожалуйста! Сено-то загребать да в копны сносить — не велика премудрость... Вот если бы к комбайну поставили,

помощником бы комбайнера — это да! Надо поговорить с Пахомовым, может, устроит? К Ваньке бы Прокатову...

Гусь вспомнил последний разговор с Прокатовым, и ему сделалось неловко за себя, за необдуманные дерзкие

вопросы, за то, что ушел тогда, не дослушав Ивана и даже не попрощавшись.

«А он-то и Кайзера вспомнил. Как он его назвал? "Безобидный зверенок»» ...— Гусь улыбнулся. — И правда,

безобидный... Нет, все-таки надо сходить к Ивану. Сам же он тогда говорил, что вдвоем работать сподручнее.

Может, возьмет?..»

Не откладывая дело, Гусь отправился к зернотоку. Иван был там.

В майке, серой от мазута, грязный настолько, что на круглом лице блестели только глаза да зубы. Прокатов

встретил Гуся радостно.

— Вот ведь как угадал вовремя прийти! Держи ключи!

Но на этот раз Гусь не взял ключей.

— Слушай, — сказал он серьезно, — возьми меня в помощники!

— А я — что, шутки шучу?

— Нет. Понимаешь, я хочу по-настоящему поработать, всю уборочную, пока каникулы. Так, чтобы и

заработок у меня был...

Прокатов недоверчиво уставился на Гуся.

— Хм!.. А кто по лесу шастать будет? Стога ворошить? Я видал на Длинных пожнях стог — весь в норах.

Это ведь твоя работа!

— Знаешь, что? — сверкнул глазами Гусь. — Я пришел к тебе по-человечески в помощники проситься, а ты

насмехаешься!..

Ему стало так обидно, так горько! Впервые поборол себя, впервые обратился к взрослому человеку вот так,

прямо, с открытой душой, к человеку, которого уважал. И на тебе! Он тоже не понял. Хотелось крикнуть: да подите

вы к черту с вашими стогами и гайками!.. Но Гусь не крикнул, не сказал ни слова. Он сник, плечи его опустились,

губы плотно сжались. Он молча повернулся и пошел прочь.

В три прыжка нагнал его Прокатов.

— Обожди! Чего обиделся? Если ты всерьез — давай поговорим! Я думал...— и осекся: на него с укором и

почти с отчаянием — совсем не по-детски! — смотрели влажные и чистые глаза подростка. И на какое-то

мгновенно будто открылась Прокатову издерганная, исстрадавшаяся в одиночестве душа Васьки Гуся — душа

вовсе не такая, какой виделась со стороны.

— Сядем, — глухо сказал Прокатов и положил большую руку на костлявое плечо Васьки.

Они сели на траву рядом — сухой и жилистый Гусь и плотный, с могучими бицепсами Прокатов. Иван

закурил, несколько раз глубоко затянулся, задумался. Ему вспомнилось последнее партийное собрание, на котором

говорили и о привлечении подростков к уборочным работам.

— Вот что, парень! — сказал Прокатов. — На помощника комбайнера надо учиться. Дело это не шутейное.

Нам помощниками на уборку посылают ребят из училища. Вот какая штука. Но я так думаю. До уборки еще недели

три, не меньше. А если и меньше, то я все равно раньше как через три недели не управлюсь. Ну вот. Если ты

каждый день с утра до вечера будешь работать со мной здесь, да не шаляй-валяй, а с умом, помощник из тебя

получится. Тогда я со стороны и просить никого не буду. Вот и решай.

— А на ремонте работать — это бесплатно?

— Почему бесплатно? Деньги пойдут. Заработок, конечно, не велик. Зато потом, на уборке, можно так

давануть — по пятерке в день выходить будет! Какая, конечно, погода. А хлеба нынче хорошие.

— Я согласен.

Прокатов посмотрел в глаза Гуся и сказал:

— Но смотри — впопятную ни-ни!..

— Знаю. Только как бригадир? Может, он не согласится?

— Бригадиру это на руку, рад будет. Вдвоем-то мы эту гробину скорее на колеса поставим... Я сам с

Пахомовым поговорю.

— Это бы лучше, — обрадовался Гусь. — А то сено загребать да копны носить что-то неохота...

— Верно решил, — поддержал Прокатов. — Ты — парень, и не о граблях думать надо, а о машине.

Надежней! — он смял окурок, отбросил в сторону. — Так, когда выйдешь на работу? Завтра?

— А чего тянуть? Я хоть сейчас могу. Делать-то мне нечего.

— Тогда скидывай рубаху и — поехали! Время, оно не идет — бежит!..

Едва поезд замедлил ход, Толька спустился на подножку и соскочил на землю. Он окинул беглым взглядом

пассажиров, которые толпились на полустанке, и, не заметив среди них знакомых, напрямик, полем, побежал в

деревню. В руках у него была сотка с одеждой, а в одежду завернута самая драгоценная вещь — транзисторный

приемник «Альпинист».

Обладателем транзистора Толька оказался случайно. Мать, слезно умолявшая Тольку никому не говорить, что

лицо ему разбил отец, видно, решила задобрить сына и в первый же приезд оставила ему двадцать пять рублей на

«питание и гостинцы».

Но кормили в больнице неплохо, а в город не отпускали, и истратить деньги было решительно не на что.

И вот как-то раз в палату заглянул щеголеватый парень. Он показал изящный бело-голубой ящичек, из

которого тихо лилась приятная музыка, и спросил:

— Транзика никому но надо? По дешевке отдам. А то меня выписали, а валюты нету...

Никому в палате приемник не был нужен. Толька спросил:

— За сколько продашь?

— Пара червонцев. Он совсем новый!