Сиротская зима - [3]

А свету сегодня осталось совсем немного - полтора-два часа, а там стремительные сумерки и сразу - ночь. Надо выбираться из оврага и бегом домой.

Я глядел на черные борозды, разодравшие снег на склонах оврага. Он, видно, спешил забежать вперед, перехватить меня, кое-как ставил лапу, вспарывал снег, выворачивал землю и опавшие листья.

Я смотрел на его следы и вдруг неожиданно пересчитал их: шесть на склоне, шесть на дне, шесть на другом склоне.

Шесть, шесть и шесть!

Шесть на склоне, шесть на дне, шесть на другом склоне!

Боже мой! Как же я раньше не заметил! Шесть, шесть и шесть! А надо восемь, восемь и восемь!

Сухолапый!

10

Однажды они сидели вместе на берегу реки и варили уху.

Тот, что лает по-собачьи, размахивал руками и кричал. Он показывал рукой на то место, где его подобрали. А этот, с яблоком в кармане, не двигался. Потом он достал из сумки много яблок.

Я отошел от них, не люблю того места.

Сейчас-то уж яблок нигде не найти.

11

Сухолапый!

Речка Муньга - утлый ручеек летом, разливается веснами широко и бурно. Сверху, из дальних мест, еловых боров, сплавляют по ней строевой лес.

Хорошему плоту по Муньге и весной не пройти, и бревна, не связанные в плоты, тупо плывут по течению, тычутся рылом в крутые берега, застревают на перекатах, гроыоздятся на отмелях. Молевой сплав.

Мужики из окрестных деревень, когда ндчинается сплав, занимаются этим отхожим делом - "ловят хлыста", приворовывают бревно-другое, кто на баньку, кто избу подрубить.

Туголуков подрядился срубить баньку и целую неделю "ловил хлыста".

Как-то утром с багром и топором он отплыл. на лодке и только вышел на плес, увидел, что по реке плывет ком земли.

- Торф, что ли? - подумал Туголуков, - Торф плавучий?

Он подплыл поближе, вглядываясь в тумане в черную и багровую глыбу на воде. На плеск весла глыба разворотилась, и Туголуков увидел, что это не торф, а горболобая голова с прищуренными глазками.

То ли слишком сильно махнул Туголуков веслом, то ли течение Муньги хитро извернулось, но только голова и лодка сблизились.

И Туголукову показалось, что голова плавучая лезет по воде прямо на него.

- Ты куда, холера! - крикнул Туголуков и ткнул голову багром. Оттолкнуться, что ли, хотел?

Дальше все произошло просто.

Багор отлетел в сторону. И летел, как копье, и еще не успел вонзиться в воду - а страшная торфяная голова оказалась у борта лодки. Пятипалая лапа легла на борт.

Туголуков ударил по ней топором и вылетел из лодки, и лодка встала на дыбы.

Течение Муньги дотащило Туголукова до отмели, на которой громоздились бревна. Разбитую лодку нашли далеко внизу.

Туголуков долго болел, у него были сломаны рука и два ребра, а в окрестных лесах явился Сухолапый.

12

Сейчас уж яблок нигде не найти.

В заброшенных деревнях есть несколько одичавших яблонь, да они морозом побиты, черные стоят и летом, кривые. Редкая ветка зазеленеет, сбросит на землю два-три яблока.

Есть хорошие дички на овсяном поле. Когда поспевает овес, люди с ружьями делают на тех дичках тайники, прячутся в ветках. Мелкие яблоки дички, а сладкие.

А те яблони, что за заборами в деревнях, до тех мне не добраться.

Интересно, когда же он съест свое яблоко? Где бросит огрызок?

Я помню, один раз он даже и не съел его, так и протаскал весь день по лесу и домой унес. Неужели забыл про яблоко? Я в тот день близко к нему не подходил.

Теперь-то я понял, что он в лесу один.

Старый запах мешал мне. Старый запах был спереди, а он-то был с'зади. Он сам шел навстречу себе, раньше прошедшему. А мне показалось, что их двое - два человека с яблоком в кармане.

Я вернулся немного назад и увидел, как он стоит на дне оврага.

Он стоял неподвижно и рассматривал мои следы. Если б поднял голову увидел бы меня и, конечно, сразу бы выстрелил.

Я видел, что он готов стрелять сразу, и на всякий случай убрал голову. Скоро стемнеет, совсем скоро.

Я решил пройти по его старому следу и тут услышал его голос. Раньше никогда не слыхал.

Тот, кто лает по-собачьи, частенько кричит. Тот, что гоняет зайцев, кричит и трубит собаке, а этот не говорит ни слова. А тут - "заговорил.

Яблоко по-прежнему лежало у него в кармане.

13

... Явился Сухолапый.

Конечно, это он. В одном прыжке - три следа, а нужно четыре. Два прыжка - шесть, а надо восемь.

- Восемь надо, - сказал вдруг я. - Не три надо, а четыре, не восемнадцать, а двадцать четыре.

Меня поразила эта неожиданная арифметика, и некоторое время я как-то тупо и вслух повторял эти числа: три, четыре, шесть, восемь...

Быстро темнело, неумолимо быстро, стремительно.

Собравшись с духом, я вылез из гиблого оврага и сразу же положил костер.

Я не выбирал сушняка, а валил в кучу все - мокрые сучья, гнилушки, все, что попадало под руку. Только нижние бесхвойные ветки елок положил под гнилье. Они-то, вечно сухие, выручали. Помогала и береста. Я драл ее с березок, и тяжелый дегтярный дым охватывал мокрые сучки и коряги, вспыхивала живая хвоя, наваленная в костер. Дым нехотя поднимался к небу, но неба не достигал, здесь оставался, в еловых верхушках.

- Сухолапый... Правая передняя у него перебита. Усохла. Сколько же лет прошло с тех пор? Четыре года. Четыре года с сухой лапой. Сохатого не взять... Ягоды да овес.