Сиротская доля - [2]

И действительно, эти двойные обязанности и забота о собственном ребенке помогли вдове забыть не только о своем горе, но и о самой себе.

Впрочем, ей жилось там, как в раю. Кормили ее с сыном досыта. Она всегда могла выйти к гостям, конечно если позволяло время и если ей самой хотелось. Жалования ей, как родственнице, не платили; пан Петр с супругой никогда бы не нанесли ей такого оскорбления. Зато всякий раз, когда вдове требовались деньги либо для себя, либо для Яся, — на платье, рубашку или башмаки, — достаточно было сказать лишь словечко:

— Дорогой дядя!.. Не откажите в любезности, дайте, пожалуйста, десять рублей…

— Зачем тебе, милая Зузя?.. — спрашивал пан Петр.

— Мне хотелось бы… — тихо говорила она, опустив глаза, — мне хотелось бы купить полотна и суконца на костюмчик для Яся…

— Пожалуйста, милая Зузя!.. Ведь ты наша родственница, хоть и дальняя, а он сирота… Я, как видишь, не отказываю, но все-таки послушай моего совета: будь бережлива. Лучше вместо сукна купи ему бумазеи, да и полотнишко можно взять погрубее. Всего полтора года прошло со смерти мужа, а ты уже истратила все деньги, которые мне удалось для тебя выцарапать… Так сколько же ты просишь, сколько?..

— Десять рублей, — шептала пани Винцентова, подавляя вздох.

— Зачем так много?.. Достаточно и семи!.. Я, правда, не жалею, но тебе, дитя мое, следует знать, как теперь трудно с деньгами! — говорил пан Петр, медленно извлекая самые засаленные бумажки.

Сердце человека, как известно, состоит из двух половинок: в одной обитают чувства, касающиеся непосредственно его самого, в другой — его ближних. Так вот, у пана Петра, при всей его врожденной доброте и здравом смысле, та, вторая половина сердца немного ссохлась. По этой причине он превыше всего ценил собственные добродетели и ненавидел чужие недостатки; глубоко переживал собственные огорчения, а о тех, которые он причинял другим, имел довольно смутное представление.

Постигнув душевную организацию пана Петра, вдова окончательно утратила смелость, а заодно и привязанность к своему покровителю. Все реже обращалась она к нему с просьбой о деньгах и все чаще украшала заплатами свою одежду и рубашонки сына.

Тем временем Ясь рос и, как говаривал пан Петр, закалялся, отвыкал от излишеств. Ему было уже лет пять; летом он ходил босяком, в бумазейных штанишках, составлявших одно целое с рубашкой, застегивавшейся сзади. Зато в праздничные дни на него надевали коротковатый, правда, но вполне приличный костюмчик, перешедший к нему от младшего сына пана Петра.

Ясь был тихим ребенком, учился и слушался старших. Посторонние — например, гости и работники в усадьбе — считали, что мальчик этот несравненно лучше детей пана Петра и его супруги. К несчастью, пан Петр, отличавшийся, как известно, трезвым умом, усматривал в Ясе много недостатков. По его мнению, мальчик был плохо воспитан, потому что убегал от гостей, он был скрытен, потому что мало говорил, и хотя выполнял все, что ему приказывали, наверняка делал это безо всякой охоты. Пуще всего порицал его пан Петр за упрямство.

— Стоит мне моего мальца схватить за ухо, — говорил пан Петр, — как он сразу завопит. А этого я не раз порол, и как следует, а он и не пискнет. Подобным упорством отличались в детстве величайшие преступники…

Хуже всего было то, что Ясь лгал.

Однажды юный отпрыск почтенной четы примчался во весь опор со скотного двора с отчаянным воплем:

— Папочка!.. Папочка!.. Не я ходил на скотный двор, не я выпустил телят!

— Значит, их выпустил Ясь! — строго сказал пан Петр. — Правда, сынок, это Ясь?

Сынок в удивлении молчал.

— Ну, сознайся, сынок, — продолжал отец, — правда ведь, их выпустил Ясь?

— Да, да, папочка, Ясь! — подтвердил мальчик, перед мысленным взором которого встало в этот миг видение — пятихвостая плетка с костяной ручкой.

Возмущенный пан Петр поспешил на поиски виновника злодеяния и нашел его в саду под деревом. Ясь спал или, во всяком случае, притворялся, будто спит. Но проницательный опекун разгадал уловку; он тряхнул хитрого мальчишку за плечо и крикнул:

— Ты выпустил телят?

Очнувшись от сна, Ясь широко открыл глаза, отменно изобразив удивление и испуг. Столь великое бесстыдство такого маленького мальчика возмутило добродетельную душу пана Петра.

— Ох, и задам же я тебе баню, негодник! — приговаривал опекун, увлекая мальчика в свою комнату.

— Я не выпускал телят!.. Я спал в саду!.. — кричал Ясь, захлебываясь от слез.

Пани Винцентовой в это время не было дома, а пани Петрова не решилась вступиться за двуличного мальчишку, и Яся нещадно выпороли. Несколько дней спустя выяснилось, что телят выпустил все-таки не Ясь, а сынок пана Петра, но было уже слишком поздно.

После этого «маленького недоразумения» (как выразился пан Петр) бедная вдова окончательно пала духом. Здоровье ее пошатнулось, она загрустила больше прежнего, пожелтела и по целым дням только и думала, как бы поскорей вырваться из объятий почтенных родственников. Между пани Винцентовой и ее покровителем долгое время шла глухая борьба, выражавшаяся во взрывах гнева со стороны пана Петра и в слезах со стороны вдовы.