Сиротка. В ладонях судьбы - [29]

— Это всего лишь небольшой сигнал тревоги, Жосс, — повторяла она, окидывая его почти материнским взглядом. — В твоем возрасте не очень-то благоразумно бегать по лесам.

Все лето ему пришлось провести в Лак-Эдуарде в основном в тягостных размышлениях. Местные врачи его успокоили — это были всего лишь пневмония и сильная усталость. Его поместили отдельно от остальных пациентов в довольно уютной комнате. Коротая время, он много писал Эрмине, в компании других пациентов санатория внимательно следил за тем, что творится в мире. В июле Вермахт[20] взял Севастополь, а Париж стал свидетелем самой крупной полицейской операции, когда-либо проводимой во французской столице: облавы Зимнего велодрома. Более двенадцати тысяч евреев — мужчин, женщин и детей — были арестованы и депортированы. Эта новость потрясла Жослина.

В конце августа, почувствовав себя лучше, он покинул санаторий; в России в это время началась Сталинградская битва. «Мир сошел с ума, — думал он, сидя в поезде, везущем его в Роберваль. — На этот раз, невзирая на здоровье, я найду Талу и Киону».

Местный лесоруб дал ему необходимые сведения. Шоган, племянник индианки, разбил стойбище возле небольшого озера, чтобы наловить и накоптить рыбы к зиме. На своем грузовике лесоруб подвез Жослина как можно ближе к нужному месту. Полный надежды, тот долго шел по лесной тропинке. Но Шоган встретил его холодно и отказывался отвечать на терзавший его вопрос.

— Где Тала и Киона? — снова спросил Жослин у него.

Сидевших друг напротив друга мужчин разделял круг камней, в котором горел огонь. Было уже темно, и в отблесках пламени лицо индейца выглядело угрожающе. Позади них возвышалась убогая хижина, сооруженная из стволов деревьев и натянутых на каркас шкур и покрытая корой.

— Прошу вас, не упрямьтесь, — вздохнул Жослин. — Я прошел более трех километров, чтобы добраться сюда. Я устал. Без этого лесоруба, которого вы знаете, я бы еще долго бродил по местным тропам. Господи, ну почему вы не можете жить в резервациях, которые создало для вас правительство? У вас были бы комфортабельные дома.

Ему не нужно было этого говорить. Он тут же понял это по озлобившемуся лицу индейца.

— Я не нуждаюсь в вашем Боге и еще меньше в этих бараках, куда хочет нас загнать правительство! Моя жизнь здесь, в лесу. И потом, у меня было достаточно неприятностей из-за вашей семьи. Вам лучше убраться отсюда завтра же на рассвете.

— Спасибо, что позволили мне провести здесь хотя бы ночь, — ответил Жослин насмешливым тоном.

Не в силах пробиться сквозь упрямство Шогана, он потерял терпение.

— Черт возьми, я не виноват, что Трамбле хотели отомстить Тале! Ваш кузен Тошан сейчас, должно быть, уже прибыл в Европу. Я действую от его имени, а также от имени своей дочери Эрмины. Тала и Киона исчезли, я хочу их найти. Они мне очень дороги.

Шоган закурил цигарку, которую долго скручивал пальцами, загрубевшими от работ в лесу. Из-под полуприкрытых век он внимательно разглядывал лицо своего гостя.

— Почему они вам-то дороги? — наконец проворчал он.

— Мне небезразлично все, что касается моей семьи, — отрезал Жослин. — Эрмина, которую вы называете Канти[21], обожает Киону и очень привязана к Тале, матери своего мужа. Нужны ли другие объяснения? Мы все о них беспокоимся.

Рассчитывая, что это поможет взаимопониманию, он достал из внутреннего кармана куртки небольшую бутылку.

— Будете виски? — предложил он.

— Вы рассчитываете задобрить меня этой гадостью? Я не хочу ослабеть от алкоголя, как многие из моих собратьев.

Быстрым движением мужчина схватил бутылку, открыл ее и вылил содержимое в костер. Белые языки пламени поднялись так высоко, что коснулись рук Жослина, который не смог сдержать негодования.

— Вы с ума сошли!

— Я всего лишь индеец, дикарь. И мне не нравятся ни ваши манеры, ни ваши лживые слова.

— Ладно, — надменно произнес Жослин. — Скажу тебе правду, Шоган. И не буду утруждать себя «выканьем». Киона — мой ребенок. Ты доволен? Несколько дней я делил ложе с Талой, когда меня съедала чахотка. Но Тала вылечила меня. И у нас родилась дочь, Киона! Слышишь? Киона — моя дочь!

Он почти прокричал эти слова, устремив сверкающий взгляд на индейца.

— Бледнолицый мерзавец, — выругался Шоган. — Я об этом догадывался. Клона похожа на Эрмину. Белые мужчины силой берут наших женщин, наплевав на последствия.

Жослин настороженно следил за малейшим движением индейца. Тот вполне был способен перерезать ему горло ножом и бросить труп в реку. Но тот лишь презрительно процедил:

— Убирайся! И больше никогда сюда не возвращайся. Я читаю страх в твоих глазах. Ты боишься, что я убью тебя. Но я не стану этого делать, потому что Тала, видимо, любит тебя всей душой, раз родила на свет твоего ребенка. Моя тетя — великая женщина. Она обладает бесценными знаниями и добрым сердцем. К тому же было бы неразумно убивать отца Кионы.

Едва нарушаемые потрескиванием огня, последние слова прозвучали странно в тишине ночи. Жослин вздрогнул. Он почувствовал себя потерянным в этом сумраке, окруженным бескрайним лесом.

— Ты признаешь, что Тала меня любит, — сделал он еще одну попытку. — Почему же тогда утверждаешь, что я взял ее силой? Скажи мне, где ее найти. В конце весны, когда я покинул свою супругу и свой дом, я собирался жить вместе с Талой. Но болезнь вновь сразила меня. Возможно, мне недолго осталось. Помоги мне!