Сиротка. Слезы счастья - [188]

Июль 1866 года… Мне не следовало так сильно возмущаться, когда Гедеон схватил меня за рукав платья. Однако, когда он замахнулся кулаком, меня охватил гнев. Я с радостью крикнула ему, что не сдержала свое обещание, что моя судьба, написанная на звездах, заключается в том, чтобы заботиться о других людях, подсказывать им путь и передавать послания из потустороннего мира. Жак стал орать, что я колдунья.

Он всегда ненавидел меня, этот Жак. Даже во Франции он настраивал жителей нашей деревни против меня. Откажите мужчине – и он вам отомстит. Жак – хороший тому пример. Поначалу я этого нюанса не учитывала.

Несмотря на постигшее меня несчастье, мне кое в чем повезло. Гедеон запер меня как раз там, где я и сама пряталась, чтобы вести свой дневник, как мне посоветовал делать пожилой господин Ментагр, которому я обязана своим умением читать и писать и вообще своей образованностью, потому что он позволял мне читать книги в библиотеке его усадьбы, хотя вообще-то я должна была заниматься там только уборкой.

Этот темный чулан, где я еще прежде припрятала под каменной плитой свечи, огниво, трут и мою драгоценную тетрадь, станет моей могилой. Боль, которую ощущает мое тело, не идет ни в какое сравнение с болью моей души. Безусловно, пытаясь убежать, я оставляла своих детей в руках этого мужчины, ставшего озлобленным, грубым и жестоким, однако я надеялась когда-нибудь с ними снова встретиться и рассказать им, что мне было просто необходимо удрать из моей тюрьмы с невидимыми решетками.

Эти звери выбили мне три зуба. У меня, похоже, треснуло ребро, и все мое тело покрыто кровоподтеками и синяками. Умереть здесь, взаперти! Какой ужасной представляется мне моя медленная агония!

Они заколотили дверь – заколотили ее крепкими дубовыми досками. Гедеон крикнул мне, что завтра они возведут стену из известняка, поскольку наш дом – каменный, а не деревянный, как большинство домов вокруг.

Вот такое для меня наказание – для меня, дочери болот, которая бегала при луне, толкала свою лодку вдоль каналов, целовала едкие лютики и водяные ирисы. Я умру в темноте, после того как этот огарок свечи погаснет. Умру от жажды еще прежде, чем могла бы умереть от голода. Моим двум детям расскажут, что я была плохой матерью, колдуньей, бросившей свой дом. Или же им расскажут, что я утонула…

Эрмин, слушавшая затаив дыхание, вдруг замахала рукой – как будто пыталась что-то от себя отогнать.

– Перестань читать, Киона, это невыносимо! Боже мой! Я не могу поверить в такой кошмар.

– Да, перестань, моя малышка, а то аж с души воротит! – проворчал Жослин.

– Прошу вас, позвольте мне прочесть кое-что еще. Папа, будь мужественным. Я знаю, почему тебе очень не хотелось, чтобы эта тетрадь попала ко мне в руки. Итак, Мин, слушай!

Киона снова стала читать. Ее голос при этом становился все более и более тихим – как будто она делилась какими-то тайнами.

С этим трудно смириться, но, поскольку я могу заглядывать в будущее, я знаю, что мне предстоит умереть здесь, замурованной живьем, и что мои убийцы не понесут в этом мире никакого наказания. Существующее у людей правосудие никак их не покарает. Они проживут еще долгие годы и будут слыть уважаемыми людьми и ревностными католиками. Они, несомненно, потрудятся изобразить меня своим потомкам как послушную и набожную женщину – ну, то есть такую, какими они пытаются изображать самих себя, – но Иисус, которому всегда все известно, сумеет должным образом осудить их с высоты небес. Он когда-нибудь пришлет на эту землю, истерзанную страданиями, войнами и беззаконием, светлое существо лучезарной красоты, которое будет моим потомком и унаследует мой природный дар. Я не знаю, какое ему дадут имя, но оно будет иметь какую-то связь с солнцем – тем самым солнцем, которого я уже никогда не увижу.

Я случайно нашла веревку. В этом я вижу знак свыше. Я в последний раз поступлю как человек, свободный в своих поступках, и положу конец своему пребыванию в этом мире. Пусть тот (или та), кто прочтет эти страницы, сжалится надо мной и уничтожит их, чтобы тем самым избавить от неприятностей моих детей.

Киона замолчала. Ее руки слегка дрожали. Она едва удерживалась оттого, чтобы не расплакаться: ее снова потрясли эти строки, в которых, по всей видимости, говорилось и о ней.

– Последний абзац, получается, был написан именно для того, чтобы упомянуть веревку. Алиетта хотела сообщить о том, что собирается наложить на себя руки.

– Какая жуткая история! – сокрушенно покачала головой Эрмин. – Папа, так ты, получается, не знал правды?

– Получается, что не знал! Тебе нужно понимать, какой она была, та эпоха – конец девятнадцатого века. Когда я родился в 1883 году, Алиетта была уже мертва. Мне помнится, что, когда мне было лет пять, мне говорили о моей бабушке как об умершей, за которую надо молиться во время мессы.

– Папа, если я все правильно поняла, ты вырос в том старом каменном доме, в котором была заживо замурована в чулане Алиетта? – спросила Эрмин, перестав обращать внимание на Киону.

– Похоже, именно так, и от этого у меня стынет кровь в жилах.

– В таком случае кто нашел этот дневник? – воскликнула Эрмин. – Если это сделали те, кто убил Алиетту, то почему они сохранили его, хотя на последних страницах их прямо обвиняют в совершении преступления?