Сиротка. Слезы счастья - [169]

– И твоя мечта разбилась, Киона. Так же, как и моя.

Людвиг с меланхоличным видом свернул свое махровое полотенце и положил его себе на плечо.

– Я очень несчастен. Я потерял жену, с которой прожил восемь лет и которая родила мне двоих детей. К сожалению, с того момента, как осознал, что она сделала, я, как я тебе уже говорил, так разгневался, что этот гнев почти заглушил мои страдания.

Киона, почувствовав сильное волнение, закрыла глаза. Между нею и Людвигом происходило что-то странное. Она замечала это и раньше, однако только сейчас, в это утро, она смогла проанализировать это уже более обстоятельно. Мысли этого человека раньше были для нее зачастую доступными, если она сама стремилась в них проникнуть. Чуть более чем за месяц ей удалось обуздать свою чрезмерно развившуюся способность читать мысли других людей. Напрягая свою волю и стараясь не контактировать с людьми физически, она умудрялась блокировать потоки таинственных флюидов. Тем не менее, если ей хотелось узнать что-то конкретное, она вполне могла проникнуть в сознание любого человека.

С Людвигом же у нее теперь было по-другому. Он, казалось, мог замкнуться в себе и закрыть ей доступ в свое сознание. «Я попыталась узнать, был ли его гнев настоящим или же он просто выставлял его напоказ только для того, чтобы получше скрыть свое отчаяние. Но я блуждала в пустоте…» Киона с усмешкой представила себе, что, став величиной с Мальчика-с-пальчик, идет по пустыне, которая – не что иное, как рассудок Людвига.

Они неспешно пошли вдвоем в сторону дома. За ними поплелся и фокстерьер.

– Здесь мне будет очень трудно забыть о случившемся, – продолжил Людвиг. – Кроме того, у меня нет денег, а значит, я не смогу обзавестись собственным домом. Маленький рай принадлежит семье Лапуант, а не мне.

– Он принадлежит Адели и Томасу, – возразила Киона. – Ты имеешь право отвезти этих малышей к себе в Германию, однако их корни – здесь, в Квебеке. Вы с Шарлоттой были частью нашей семьи, а также семьи Шогана и Одины. Ты от всего этого отказываешься? У тебя не выработалось никакой привязанности к людям, которые приняли тебя у себя и покровительствовали тебе столько лет?

Киона снова попыталась проникнуть в мысли Людвига, и снова ей не удалось этого сделать.

– Да, конечно. Я далек от того, чтобы быть неблагодарным, но хорошее отношение ко мне моих родственников еще больше подталкивает меня к тому, чтобы уехать: не хочу быть обузой. Мадам Лора не станет содержать моих детей. Да я и не хочу, чтобы мне помогали из жалости. Я и так уже не очень-то гордился тем, что ем еду, которую приносите мне вы с Эрмин. Я рассчитывал, что смогу прокормить свою семью при помощи огорода. Теперь овощи, которые я посадил, пойдут на стол Онезима и Иветты.

Киона поняла, что Людвиг чувствовал себя униженным – причем, возможно, на протяжении многих лет, – потому что он не был настоящим главой семьи, ведь ему приходилось прибегать к помощи других людей, чтобы прокормить свою жену и детей. Кроме того, устроиться на работу по своей специальности – а он был столяром – он мог только в Германии.

– Прошлое – это прошлое, Людвиг, – сказала Киона. – Ты не виноват в том, что сложилась такая ситуация. Я хочу, чтобы ты знал: мы сделаем для тебя все, что будет нужно. Подумай о своих двух малышах. Если они проживут у нас до зимы, они к нам ко всем привыкнут. Адель пойдет в школу, у нее там появятся подруги, и тут вдруг ты ее и Томаса куда-то увезешь – увезешь после того, как у них уже начнется размеренная жизнь без каких-либо потрясений и невзгод.

Киона с Людвигом подошли к ограде сада Лоры, где розы в этот утренний час испускали чудесный аромат.

– Зачем ты это говоришь? – прошептал Людвиг.

– Адель рассказала мне кое-что невеселое. Она в последнее время боялась своей матери. В Германии ты, похоже, упрекал жену за то, что она плохо обращается с вашей дочерью.

Людвиг побледнел, а его светлые глаза наполнились слезами. Он, казалось, растерялся. Киона наконец смогла прочесть его мысли. «Он не понимает, почему в его отношениях с Шарлоттой настал крах. Их любовь постепенно угасла и переросла в сплошные муки. Он не ладил с Шарлоттой до ее смерти целых два года – два года супружеского ада. Вот о чем он сейчас думает».

– У Адели не было оснований врать, – тихо сказал Людвиг. – Я очень болезненно воспринимал то, что она чувствовала себя несчастной. Если я пытался вмешиваться, начинались крики и слезы. Это приводило в ужас Томаса.

Киона покачала головой и, проникнувшись состраданием, машинально прикоснулась ладонью к руке Людвига.

– Поступай так, как сам считаешь нужным. Я всегда буду тебя поддерживать.

– Спасибо, маленькая Киона. Не обижайся, я называю тебя так в память о той девочке, которая ездила на своем пони в Валь-Жальбере. Ты, кстати, хорошо поспала на диване?

– Да, но…

– Я обнаружил тебя в саду, но будить не стал, а отнес на руках в гостиную. Подниматься на второй этаж я не решился, потому что не знал, где находится твоя комната… Ну да ладно. Я пойду в дом, а то бутерброды закончатся.

Пройдя в одиночку вдоль белой ограды, украшенной цветами, он вошел в калитку, вспоминая при этом, как ему было приятно прижимать к себе спящую Киону и чувствовать ее теплую круглую щеку на своем плече. Когда он переступал порог дома, у него мелькнула мысль, что он несет на руках не просто девушку, а настоящее сокровище – такое сокровище, на которое бедный человек может лишь таращиться, даже и не мечтая им завладеть.