Сиротка - [133]

— Но вы всегда прекрасны, и платье тут ни при чем. То же самое я могу сказать о вашей матери, которая сегодня вечером невероятно хороша.

Лора поблагодарила его легким кивком. Она отошла и села на скамью, которая находилась ближе всего к фисгармонии. Аббат Деганьон выглядел взволнованным. Несмотря на то что он был пастырем этой общины не так долго, как отец Бордеро, почтенный священник сожалел о своем отъезде и о том, что поселок остается без священнослужителя.

Голос его был проникнут искренней грустью, когда он обратился к собравшимся в церкви жителям Валь-Жальбера:

— Мои дорогие прихожане, мы собрались все вместе па рождественскую мессу, но я должен сказать вам «до свидания». Именно так пел наш соловей, наша Эрмин, когда сестры конгрегации Нотр-Дам-дю-Бон-Консей покидали поселок: «Не говори „прощай“, сестра, не говори „прощай“»… Прошу вас, не лишайте себя общения с Всевышним, посещайте воскресные мессы в Шамборе.

Все мы помним, каким был Валь-Жальбер в лучшие дни. Я помню тот день, когда переплыл на корабле озеро Сен-Жан и поезд из Роберваля доставил меня на целлюлозную фабрику. Я был очарован этим местом. На улице Сент-Анн играли дети, на обрамлявших реку лугах паслись стада. На террасе отеля беседовали мужчины. Хозяюшки в светлых платьях, с корзинками в руках переговаривались перед универсальным магазином. Я был счастлив стать пастырем общины, члены которой — благопристойные, порядочные и работящие люди. Теперь все не так, как прежде. В наступающем году я буду далеко от Валь-Жальбера. Я прошу вас всех, вас, мои последние прихожане, продолжайте жить, соблюдая Закон Божий, в умеренности и солидарности. Рождество — прекрасный день, чтобы помириться с тем, с кем ты в ссоре, протянуть руку своему ближнему, ведь в эту святую, благословенную и радостную ночь ваши сердца открываются для посланий Господа нашего Иисуса Христа. Любите друг друга!

Закончив речь, аббат Деганьон отслужил мессу. Арман Маруа и его одноклассник, которые пели в хоре, прикладывали огромные усилия для того, чтобы не засмеяться. Жозеф то и дело угрожающе поглядывал на сына.

После того как все причастились, Ханс заиграл «Ave Maria». Эрмин тихонько вышла к алтарю и встала лицом к аудитории. По церкви пробежала волна восторженного шепота.

Девушке казалось, что она вернулась в тот рождественский вечер, когда мать-настоятельница подталкивала ее вперед, заверяя, что она не сфальшивит и не забудет слова. С тех пор она многому научилась. Мощный и чистый голос Эрмин наполнил церковь, достигнув такого звучания и таких высот, что у Лоры слезы навернулись на глаза, и она смахнула их вышитым платочком.

Ханс прекрасно аккомпанировал Эрмин на фисгармонии. Мужчины, женщины и дети — все слушали как зачарованные, ибо это пение воспринималось ими как доказательство бесконечной Божественной любви. Одни склоняли головы и в молитвенном жесте соединяли ладони, другие закрывали глаза и утирали слезы.

Эрмин вложила в «Ave Maria» всю свою душу, все сердце. Ею овладело странное чувство. Собственное тело казалось ей необычайно легким, почти невесомым. Ради прославления Рождества, ради своей матери и Бетти, ради Шарлотты она превзошла саму себя.

Когда стихли последние ноты, Жозеф чувствовал себя презреннейшим грешником на земле. Он сжал в своей руке ладошку Элизабет. Во взгляде его, обращенном к супруге, читалось отчаяние.

— Бетти, дорогая, если ты меня никогда не простишь, я это приму. Я тебя не достоин. Но я тебя люблю и всегда любил.

Элизабет повернулась к мужу, на губах ее играла слабая улыбка.

— Будь терпеливым, Жо!

— Я буду терпеливым, — пообещал он.

Ханс заиграл вступление к «Родился Сын Божий». Этот радостный гимн вызвал на лицах прихожан улыбки. Эрмин исполнила его блестяще. Она удивилась и обрадовалась, когда две девочки подхватили припев, и их примеру скоро последовала большая часть собравшихся. Шарлотта тоже пела, раскачиваясь в такт музыке. Мирей и Селестен внесли свою лепту в хор. Лоре хотелось и плакать, и смеяться, но она подпевала наравне с остальными. В душу ее снизошло ребяческое счастье, благословенный покой. Она восхищалась своей дочкой, своей дорогой девочкой. Эрмин была такой милой, такой безыскусной… Ее голос очаровывал: субтильный и нежный в низких регистрах и сильный, кристально прозрачный — в высоких.

«Господи всемогущий, — взывала к небу молодая женщина, — прошу Тебя, не разлучай меня больше с моим ребенком! Благодарю Тебя за то, что Ты вернул ее мне! Благодарю за то, что Ты подарил ей уникальный талант — очаровывать и утешать!»

Девушка спела «Тихую ночь» и «Ангелы в нашем краю». По просьбе аббата Деганьона свое выступление она закончила песней «О Канада!».

— Спасибо от всего сердца, Эрмин, — сказал священник. Со всех сторон доносились негромкие аплодисменты. — Я никогда не забуду годы, проведенные в Валь-Жальбере, и сохраню прекрасные воспоминания о снежном соловье, для которого этот благословенный поселок стал гнездышком. Эрмин сегодня вновь нас порадовала, к несчастью, в последний раз в этой церкви.

При этих словах юная певица заплакала. Ханс встал из-за инструмента и поклонился. Оживленный гул голосов стал сигналом к окончанию мессы. Прихожанам предстояло покинуть теплое убежище, какое являл собой Божий храм, и снова встретиться со снегом, ледяным ветром и темнотой.