Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - [18]

— Вы из благотворительной организации? — спросила женщина. — Мне обещали выдать постельное белье — в воскресенье, после мессы.

— Простите, мадам, но я по другому делу.

Элизабет осмотрелась и подумала, а не повернуть ли ей назад. В комнате было удручающе грязно. Девочка лет четырех играла на полу, присыпанном золой, возле ржавой металлической печки. Худая — больно смотреть, и в лохмотьях.

— Я в этом городе проездом, мадам Биффар, но мне нужно с вами поговорить. Я дам вам денег, если скажете, как у вас оказались эти часы.

И с этими словами она показала женщине часы, покачивающиеся на золотой цепочке. Вдова отшатнулась, лицо ее сморщилось, а в глазах застыл испуг.

— Я хочу услышать честный ответ, только и всего. Мадам, я ничего дурного вам не сделаю, — пообещала Элизабет.

— Они принадлежали моему мужу. Сам он погиб в море, но часы были дома, так что я их потом продала.

— Нет, вы лжете, вот почему вы так напуганы! Я очень тороплюсь, поэтому, умоляю, скажите правду! Даже если ваш муж их украл, его больше нет в живых, и никто вас ни в чем не сможет обвинить. Уверена, вы знаете, откуда у него появились золотые часы.

Элизабет уже начала беспокоиться, но решимости у нее от этого не убавилось. Она вынула из кошелька несколько крупных купюр и положила на жалкое подобие стола, между горкой картофельных очисток и кувшином.

— На эти деньги вы сможете какое-то время кормить детей, мадам Биффар, и даже купить им добротную одежду.

Женщина ошарашенно уставилась на банковские билеты. Тронуть их она не решалась, но и глаз отвести у нее не получалось.

— Деньги настоящие? — наконец пробормотала она.

— Конечно! И они — ваши. А теперь послушайте меня: в ноябре 1886 года на причале на моего отца напали трое. Избили, ограбили. Лишился он и этих часов.

Ваш муж в этом участвовал?

Женщина неохотно кивнула. Потом развела руками и плаксивым голосом начала:

— Не такой уж он у меня был плохой, Дэни. Работал носильщиком в порту, да только жалованье нес не домой, а в бистро. И если предлагали подзаработать, соглашался: деньги лишними не бывают. В тот раз к нам явился здоровяк Морис, сказал, есть работенка. Денежная…

— А дальше? Только не тяните! — взмолилась Элизабет, потому что в порту пароход дал первый гудок — громкий, раскатистый.

— Ну, муж и согласился. Нужно было задать взбучку одному типу, да так, чтоб он вовремя не попал на свой пароход, «Шампань». Моему достались часы, Морис взял медальон, а рыжий Деде — золотое обручальное кольцо. Конечно, денег им тоже дали…

Элизабет, внутренне содрогаясь, кивала. И тут у нее случилось озарение.

— Но ведь ваш муж и его подельники не знали папу! Как они собирались его найти на причале, среди сотен пассажиров? — вскричала она.

— Так был у них зачинщик, из чужих, он приехал накануне. Тот знал, кого хватать. Он и позвал вашего отца с собой, завел в бараки.

«Гасконь» просигналила второй раз. Элизабет в панике бросилась вон из лачуги.

Гервиль, замковый парк, в тот же день, в тот же час

Жюстен смотрел в сторону замка, невидимого за зарослями бирючины, но думал об одной лишь Элизабет, которая сегодня должна была отплыть в Нью-Йорк. А он так надеялся повидаться с ней — хотя бы на часок, — тут, в парке, или в Монтиньяке, у Дюкенов.

— Ты поплывешь по бескрайнему океану, моя принцесса! — прошептал он. — Храни тебя Господь!

Приятно было вспомнить, как они часами болтали, уединившись на конюшне. Элизабет рассказывала, что принцессой ее называли родители, когда она была совсем маленькой.

Ты этого заслуживаешь. Для меня ты всегда будешь принцесса, повелительница моего сердца!

От Дюкенов Жюстен прямиком пошел в деревню Гервиль и снял в трактире комнату. Жалованье у солдат-вольнонаемников было маленькое, но ему хватало.

Хорошо выспавшись, он сменил военную форму на рубашку и тиковые штаны — чтобы не привлекать лишнего внимания, пока будет бродить по окрестностям.

К усадьбе Ларошей он подошел вечером, когда стало смеркаться. Заходящее солнце золотило спины лошадей, мирно пасущихся на лугу. Жюстен с первого взгляда узнал гнедую красавицу Перль, прежде принадлежавшую Элизабет. За ней хвостиком бегал маленький жеребенок.

Перед глазами Жюстена радостной вереницей замелькали картинки прошлого — этого утраченного счастья, отчего на душе стало еще горше.

«Как мы скакали вдоль реки, а потом усаживались где-нибудь под ивами… Робко целовались, перемигивались, смеялись! Это были лучшие дни моей жизни, благодаря Элизабет. И это время не вернешь!» — заключил он.

Жюстен уже собрался обратно в трактир, но тут вспомнился их последний разговор с Антуаном. В воскресенье он еще раз сходил на мельницу, и они со стариком, который был дома один, вместе отправились на рыбалку, благо тихих заводей хватало.

— Когда ты уехал, жизнь в замке пошла кувырком, — рассказывал старый мельник. — Моя дорогая подруга Адела скончалась через год, и Элизабет стала встречаться с Ричардом Джонсоном, как будто нарочно, чтобы позлить Лароша. Не знаю, как и почему все устроилось, да только Ларош уступил, и осенью они обручились. А в тот вечер, в апреле, когда они заехали на мельницу попрощаться, внучка была в отчаянии. Она не подавала виду, но я сразу все понял.