Сирота с Манхэттена - [36]

Еще час девочка прислушивалась к каждому шороху, ожидая знакомых шагов. В последний раз она поела супу в обед, и теперь живот свело от голода. Яблоко Леонара она уронила на бегу в том ужасном переулке.

Между тем подошли двое мужчин, которым повозка служила ночным пристанищем. Тот, что повыше, повесил свой жилет на торчащий гвоздь. Гвоздь отвалился, и мужчина выпалил фразу на иностранном языке - ругательство по-итальянски. Перепуганная Элизабет решила, что пора бежать, дальше, дальше, дальше…

Метров через сто ее внимание привлекла вывеска. Приостановившись, девочка попыталась ее прочесть: «Bread and Cake Shop»[16]. Чудесный аромат горячего хлеба только подстегнул ее голод.

Ее заметила жена пекаря, вышла на порог своей лавки и окликнула по-английски.

- У меня нет ни монетки, - по-французски отвечала Элизабет, успокоенная сострадательной улыбкой женщины.

Понурившись, она пошла дальше, полюбовавшись немного освещенной витриной с бриошами и маленькими круглыми хлебцами.

- Wait a minute, pleased[17] - донеслось из-за спины.

Инстинктивно девочка остановилась. Добрая женщина протянула ей бриошь с золотистой корочкой, восхитительно ароматную.

- Спасибо, мадам, - прошептала Элизабет.

- Ты из Франция? Ты потерялся? - на ломаном французском спросила булочница. Но Элизабет снова припустила со всех ног. Она уже никому не доверяла. Те же, кто удивлялся, увидев ее, такую маленькую, в столь поздний час одну на улице, останавливать ее не спешили. Люди боялись, что какая-нибудь банда, используя девочку в качестве приманки, грабит прохожих, которые захотят ей помочь по доброте душевной. Были и те, кто вообще не обращал на нее внимания, потому что привыкли видеть беспризорных сирот, ищущих, что бы поесть. На улицах Нью-Йорка их, предоставленных своей судьбе, были многие сотни.

Ноги у нее нещадно ныли, живот болел от голода, но Элизабет все шла куда глаза глядят. Возле какой-то лестницы она задержалась, чтобы съесть кусочек булочки, при этом то и дело пугливо озираясь по сторонам.

Наконец, пройдя еще довольно большое расстояние, она увидела впереди, в конце проспекта, за оградой, деревья. Соблазн оказался слишком велик. Она не видела их вообще - ну, или одно-два - со времени их отъезда из Монтиньяка. Словно зачарованная, девочка приблизилась к железным воротам - главному входу в Сентрал-парк.

Дома у Батиста и Леа Рамбер

Встревоженный Батист Рамбер в третий раз выглянул на лестничную клетку. Гийом запаздывал, и это его уже серьезно беспокоило.

- Твой друг мог заблудиться, - предположила его супруга. - Было бы лучше, Батист, если б ты пошел ему навстречу.

- Но ведь он уже у нас бывал, - возразил муж. - И я даже похвалил его умение ориентироваться.

- Моя картофельная запеканка совсем остынет! Ну ничего, я ее разогрею.

Черноволосая, смуглая Леа родилась в Италии, но уже двенадцать лет жила в Нью-Йорке. Когда Батист, вскоре после прибытия из родной Пикардии, с ней познакомился, она уже прекрасно изъяснялась и по-французски, и по-английски. Они поженились через несколько месяцев, дабы узаконить ее беременность.

- Я очень хочу познакомиться с его девочкой, Элизабет, - мечтательным тоном сказала молодая женщина.

- Они скоро придут, Леа!

- А если Тони проснется? Мне придется его покормить, - посетовала она.

Сына они назвали Антонио, в честь тестя, но и уменьшительное Тони, звучавшее так по-американски, быстро прижилось в семье.

- Я тоже рад, что он и Элизабет будут жить у нас. - Батист вздохнул. - Девочка еще не оправилась после трагедии, бедняжка! Гийом тоже горюет, но ради дочки старается не подавать виду. Потерять жену, да еще при таких обстоятельствах, - что может быть хуже? Вы с Катрин наверняка подружились бы.

- Я сочувствую им всей душой, - подхватила супруга. - Батист, сходи на улицу, может, что-нибудь узнаешь! Что, если с ними приключилась беда?

- Вечером в городе небезопасно - вот что меня беспокоит.

- Прихвати с собой трость-шпагу!

Плотник, который давно привык к опасностям большого города, надел пальто, поцеловал жену и, вооружившись тростью с сердцевиной в виде стального клинка, без дальнейшего промедления вышел из квартиры.

Леа успела покормить младенца грудью, убаюкать, а потом вернулась к печальному созерцанию четырех столовых приборов на круглом столе. Квартирка у них была маленькая, но чистая и симпатичная. Из окон, в просветы между высоченными зданиями, были видны огни острова Манхэттен.

Вернулся Батист. Лицо у него было хмурое, во взгляде - тревога. Поставил трость в угол у двери, снял пальто и шляпу.

- Ну что? - спросила Леа. - Тебя долго не было.

- Была драка, в четверти часа ходу от нас, в переулке. Мне рассказал один старик, причем раньше, чем я успел спросить. Напали вчетвером на одного. Я видел пятна крови на мостовой, но трупа не было.

- Думаешь, жертва - твой Гийом?

- Хотелось бы верить, что нет, Леа, но увы! С земли я подобрал вот это.

На ладони левой руки у него лежала медная пуговица с выгравированным на ней циркулем и заглавной буквой «G».

- Думаю, это пуговица с его бархатного пиджака. Тут трудно ошибиться.

- Батист, а где же девочка?

- Старик и не упомянул о ребенке.