Сириус - [12]

— Что с тобой, Ники? Говори же!..

— Германия нам объявила войну.

Царица не проронила ни слова. Голова ее стала медленно клониться, пока не упала на ладони, которыми она закрыла лицо. Задрожавшие плечи, слезы, показавшиеся между пальцами, вызвали ужас у великих княжен. Они заплакали и бросились к матери.

II

Народ с утра спешил на площадь

К дворцу на сретенье царя.

Теснилась флагов русских роща,

Цветами яркими горя.

Сергей Городецкий

Наутро Петербург проснулся под колокольный звон. Воскресенье! Солнце! Война!

После томительных десяти дней все как на свободу вышли. Французские репортеры восторженно писали о чудесном гимне «Seigneur sauve ton peuple»[10], с которым огромные толпы двигались по Садовой, Литейному, по Загородному. Ждали прибытия царской яхты из Петергофа.

Она подошла к пристани возле Николаевского моста, откуда августейшее семейство продолжало путь к Зимнему дворцу на катере. Его стекла, начищенная медь вместе с пуговицами и золотом мундиров так блестели на солнце, что публика, запрудившая оба берега Невы, ничего, кроме этих блесток света, белых шляп и платьев, не могла различить.

Перед Иорданским подъездом — никакой охраны. Через всю набережную до дверей царская семья шла сквозь толпу, стоявшую с непокрытыми головами. По просьбе дворцового коменданта народ расступился, образовав такой узкий проход, что можно было дотянуться рукой до высочайших особ. Цесаревны улыбнулись, когда какая-то женщина воскликнула в умилении: «Ангелы! Ангелы!»

Мимолетная близость к народу, как к огромному доброму чудовищу, взволновала царя. Дворец был полон военных. Николаевский зал, вмещавший до трех тысяч человек, ждал прибытия государя. Когда он показался в дверях, все стихло. Внесли корону, государственный меч, скипетр и державу. «Тебе Бога хвалим!» — запел хор. Началось молебствие. Император усердно крестился, но Александра Федоровна стояла как мраморная и не оживилась, даже когда хор грянул многолетие государю и всему царствующему дому. Не успело оно отгреметь, как дьякон бавкнул такое же многолетие доблестному воинству российскому.

Раздались слова манифеста:

— «Божею милостию, мы, Николай Второй, император и самодержавец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский и прочая, и прочая, и прочая…»

Протодьяконский бас звучал так, что стоявшие в концертном зале слышали через раскрытые двери каждое слово.

— «Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами…»

Начав с низких нот, как при чтении Апостола, дьякон поднимал и усиливал голос:

— «…Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную, родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России…»

Конец манифеста прозвучал трубным гласом:

— «В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри… С глубокой верой в правоту нашего дела… молитвенно призываем на святую Русь и доблестные войска наши Божие благословение».

Последние вибрации слов манифеста еще трепетали под потолком, когда император сделал шаг вперед. Всем бросилось в глаза, что вопреки обычной манере читать речь по бумаге он говорил сегодня с поднятым лицом, устремленным к слушателям:

— С спокойствием и достоинством встретила наша великая Матушка-Русь известие об объявлении нам войны. Убежден, что с таким же чувством спокойствия мы доведем войну, какая бы она ни была, до конца.

После иерихонской трубы протодьякона камерный голос государя показался слабым, но он так же хорошо был слышен во всех концах зала. Сначала он чуть дрожал, но это длилось минуту. Остальная часть речи произнесена была уверенно и с небывалым для Николая Александровича воодушевлением:

— Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей. И к вам, собранным здесь, представителям дорогих мне войск гвардии и петербургского военного округа, и в вашем лице обращаюсь ко всей единородной, единодушной, крепкой, как стена гранитная, армии моей и благословляю ее на труд ратный.

Французский посол Палеолог, единственный из дипломатического корпуса приглашенный на церемонию и не привыкший еще к русскому «ура», качнулся, как от ветра, когда оно пушечным залпом грянуло после речи государя.

Великий князь Николай Николаевич опустился на колено перед императором. За ним последовал весь зал. Запели «Боже, царя храни».

У государыни текли слезы. Многие тоже плакали, забывши этикет и дисциплину, офицеры густо обступили царскую семью, целовали руки, края одежд, лепетали бессвязное.

Генерал Воейков, увидев опасность Ходынки во дворце, встал возле государя и начал прокладывать путь для их величеств во внутренние апартаменты. Ему удалось, как лодку, из бурного Николаевского зала вывести царскую семью в концертный зал, откуда она через Арабскую комнату, Ротонду и Салтыковский коридор прошла на запасную половину дворца.

Отсюда слышно было, как волновалась Дворцовая площадь.

Выйдя на балкон, царь и царица оглушены были набежавшей волной рева и пения стотысячной толпы, опустившейся на колени при их появлении.

Эй, подкопщики, зажигальщики,

ваш час настал!