Сириус - [24]

Этим занятиям уделялось не много времени: Сириус как никогда жаждал общения, особенно с Плакси. Он не сразу заметил, что, оставшись вдвоем, они не всегда достигали непринужденной близости, как бывало встарь. Иногда оба не знали, что сказать; порой Сириусу оказывались скучны рассказы Плакси о школьной жизни: иногда он как будто теряла интерес ко всем делам, которыми друзья прежде занимались вместе. Сириус ожидал, что девочка не просто опередит его в изучении школьных предметов — так, конечно, и случилось — но и острее, настойчивее увлечется жизнью разума. Ничего подобного. Ее, по-видимому, больше всего интересовали однокашники с их любовью и ненавистью, а так же учителя и учительницы, игравшие большую роль в ее новой жизни. На просьбу Сириуса научить его тем удивительным вещам, которым она наверняка научилась за эти полгода, она отвечала: когда-нибудь, со временем — и всегда находила предлог отложить урок. Наконец предлоги иссякли. Плакси сидела, лаская шумно мурлычущего кота Смурта. Сириус, который в тот период жадно поглощал все знания без разбора, попросил рассказать, что она выучила в школе о Кавалерах и Круглоголовых[2]. Припертая в угол Плакси взорвалась:

— О, хоть на каникулах избавь меня от зубрежки!

Больше он не просил.

Не то, чтобы они меньше любили друг друга. Напротив, обоим хотелось чаще бывать вместе, но каждый раз между ними повисала легкая дымка отчуждения. А случались и обиды: например, когда Плакси, души не чаявшая в Смурте и прозвавшая его «своей черной пантерой», полушутя заявила, что она — ведьма, а спутником ведьмы непременно должен быть черный кот, а вовсе не здоровенный неуклюжий пес. Но такое бывало редко. Обычным стало чуточку скованное дружелюбие. К этому времени в Плакси по отношению к Сириусу развилась девичья стыдливость. К примеру, она поразила его, почему-то отказываясь отозваться на привычный сигнал, призывавший помочиться за компанию. Правда, эта новая застенчивость накатывала на нее лишь временами, когда Плакси чувствовала, что слишком зависима от Сириуса.

Собственно, это отчуждение было отчасти реакцией девочки на глубоко укоренившуюся зависимость. Но Сириус, чутко ловивший даже те нотки надменности, которых сама Плакси не замечала, приписывал их ее успехам в учебе и познании людей за то время, пока сам он тупел в Каер Блай. А раз-другой, когда Плакси мягко упрекала его, что пес только об учебе и думает, он задумался, не отупела ли она сама. В нем росла истинная страсть познанию, к открытиям в большом мире, к разгадке тайн человеческой натуры и маленьких секретов собственной уникальной природы. Скудные недели, оставшиеся позади и маячившие впереди, заставляли желать не только к разумного общества, но и интеллектуальной жизни. Возможно, пожив бок о бок с полуразумными существами, Сириус тем сильнее стремился доказать, что ему доступен высший полет человеческого духа.

Во время тех каникул принял новую форму и утвердился еще один давний источник их отчуждения. Для Плакси и раньше много значило зрение. Еще ребенком она часто обижалась и негодовала, что Сириус не способен разделить с ней эту радость. Она сочиняла оды цвету и форме цветка вероники или воздушной дымке, в которой гряды холмов меняли цвет от рыжевато-бурого к лиловому. Однажды девочка простодушно похвасталась ему золотистым оттенком своей детской ладошки. Сириус всегда в таких случаях отзывался немногословно — для него зрение не было вратами в рай. Вот и тогда он сказал только:

— Да, красиво — удобный инструмент. И пахнет хорошо, как ты вся, и лизнуть приятно.

Плакси с детства забавлялась карандашами и красками, а в школе учительница рисования расхвалила ее чувство цвета и формы. И на каникулах она подолгу разглядывала репродукции великих картин, обсуждая их с матерью. А то рисовала по памяти школьных подружек в изящных позах, или изображала вид на Риног из окна своей спальни. На Сириуса вся эта суета нагоняла скуку. Он честно пытался развить в себе вкус к живописи и потерпел безнадежное поражение. И теперь, когда Плакси увлекалась рисованием, он чувствовал себя лишним. Девочка обижалась, если он не замечал ее творений, а если хвалил — злилась, потому что знала, что пес не способен оценить их по-настоящему. Между тем и это увлечение, за которым, без сомнения, таился протест против Сириуса, она хотела разделить с ним. Так два несхожих, но крепко связанных существа мучили друг друга и себя.

Каникул подходили к концу, и Сириуса все больше тревожило будущее. Он не упускал случая заговорить о нем с Томасом, однако тот неизменно уводил разговор в сторону. К тому времени, как Плакси собралась в школу, Сириус должен был вернуться в Каер Блай. Прощаясь, девочка уговаривала друга потерпеть. Ей самой, говорила она, неохота уезжать из дома. Но по ее запаху, по интонациям Сириус распознал наряду с неохотой — радостное волнение.

А он?… Что ж, и он к своему удивлению, чувствовал радость. Он рад был избавиться от тумана, разделившего его с Плакси и даже с любимым, родным домом. Что это? Откуда это отчуждение? Что вырастает между ним и самыми любимыми существами, что вгоняет его в строптивость и дикость? Быть может, он просто предпочитает благоуханную суку, милую, хоть и глупую соплеменницу, вонючим двуногим? Или ему нужно нечто большее? Не пробуждается ли в нем древний зов джунглей? В его прощании с Плакси была лишь любовь и печаль. Девочка и не догадывалась, что в эту самую минуту в нем, зевая, просыпался другой Сириус, который видел в ней утомительное и нестерпимо вонючее создание.