Сириус – собачья звезда - [7]

С криком и смехом по заросшему склону сбегали Алексей и Аля.

— Ура! Я уже не верила, что солнышко увижу!

— А вон там, на том берегу… монастырь… женский, — кричал Плахов. — Тоже разрушили! Все разрушили!..

— Ой, какие мы грязные, чумазые, — заметила Аля.

— А в чем дело? Купаемся…

— Ой, а я без купальника!

— Здесь ни одной живой души.

— А мы?

— Мы живее всех живых!.. И одни! На этом белом свете!

— Урррра! Тогда купаемся!

Они, как дети, плескались в реке. Были наги, прекрасны и свободны. И казалось, что эти двое и есть первые люди на планете Земля.

Сонная, милая, пыльная деревенька сползала к реке. Лениво брехали собаки. У берега плескался крикливый выводок малолеток. Одна из покинутых изб у реки оказалась жилой: во дворе — машина; из трубы — дымок; на крыльце — девушка, стряхивающая половичок, и обнаженный по пояс молодой человек, поднимающий многопудовый наковальный брус.

— На тебе, бугай, пахать и пахать, — смеялась девушка. — Где твой интеллект? Я не вижу.

— По-твоему, я дурак? — швырнул брус на землю Плахов.

— Дуралей-бугалей! — хохотала Аля, убегая от любимого. — Сколько будет дважды два?

— Стой! — резкое движение в ее сторону. — Будет пять! И ты, милая, это подтвердишь?

— Не-а! — Аля кружила вокруг машины.

— Так, да? — Открыв багажник, вытащил оттуда набор ножей-финок. Сталь опасно блеснула на солнце.

— Хочешь зарезать, как поросенка! — смеялась девушка. — Хрю-хрю-хрю!

— Ну-ка, Пятачок, подопри спинкой и попкой сарай! Трусишь?

— Ха! — и мужественно, гордо прошествовала к бревенчатой стене. — Ну? — Повернулась храбрым юным лицом к Алексею. — Режь своего любимого Пятачка!

— Стой, как памятник!

— Позор живодеру! Позор…

И не успела докричать. Сталь блеснула на солнце. И три острых жала вонзились в бревна, захватывая голову девушки в смертельный капкан: два ножа у горла, слева и справа, один — над самой макушкой. Аля на мгновение превратилась в памятник. Потом услышала шаги, дыхание и голос:

— Ну, сколько будет дважды два?

— Пппять, кажется? — Открыла глаза. — Я еще живая?

— Да, кажется, — вырывая из бревен ножи, подтвердил Алексей.

— Боже мой! А если бы у тебя, живодер, рука дрогнула?

— Я не ошибаюсь. В подобных случаях.

— Ошибаются все…

— …кроме меня.

— Ах ты, убийца! — замахнулась на него Аля.

Алексей, перехватив девичью руку, взвалил девушку на себя и закружил ее, визжащую поросенком.

На все это опасно-веселое безобразие глазел дедуля в замызганной телогрейке и кирзовых сапогах, задержавшийся у калитки. Плахов его заметил, опустил девушку на землю. Алю качало, как цветок во время шторма.

— Лексашка? Што ли? — спросил дедуля. — Давненько ты к нам… Загорожанили вовсю?… Што ли?

— Дед Григорий, здравствуй. — Алексей пожал руку старику. — Аля, это дед Григорий… Он меня еще крапивой…

— Было дело. Было, — согласился дедуля. — Для пользы ж дела и тела! Во! Какой гвардеец!

— А вы тут как? — поинтересовался Плахов.

— Как все… Хлебушек возют в неделю… нам и хватит…

— Да, нежирно…

— А когда оно жирно-то было, сына? — спросил дед Григорий. — Вы-то в городе жируете?

— Ооо, отец, это долгий разговор… Сядем на крылечке… Аленька, угощай гостя дорогого…

— Гость недорогой, дочка. — и дороже злата.

— Пепси-колу? — спросила Аля и ушла в избу.

— Это че рекрамируют по телевизору, што ли?…

Може, че позадористее?

— Эээ, нет, в таком раю, — вздохнул полной грудью Плахов.

— Чегось вы, городские, в этот рай не очень-то?…

— Грехи не пускают.

— Этттно понятно: туалета на кухне, теревизор, лифты до неба, девули-красули за долляры, е'!..

— Да ты, дед, в курсе всех мировых событий, — удивился Алексей.

— А как же! Теревизоры, штоб им пусто было… Доярки, мать их так, животину не доють, кина все глядят… Вот и рай, Лексей!

Появилась Аля, в руках — импортные банки.

— Пожалуйста, дедушка.

— Спасибо, дочка. Ууу, какой бочонок! Как с ним, курвой? — крутил в руках.

— Я пойду погуляю, — сказала девушка.

— Во-во, у нас- тут, дочка, места… черти водют-ся…

Аля махнула рукой, уходила по тропинке вниз, к реке… Алексей открыл банку, отдал деду Григорию. Тот крякнул:

— Ооо, шипучая, зараза… Моя бабка тоже марушеч-ка была… Ух, жисссть, прокатилась, как колесо… Уж помирать надо, а не хочется, Лексей… Как там батька-то? Генералит все?

— Умер он, дед Григорий.

— Господи! — перекрестился дед. — Он же молодой?… Если со мной… Пусть ему земля будет пухом… Ох-хохох!

— Да, вот такие у нас дела, — щурился от солнца Плахсв.

— А все почему помирают, Лексей, в городе? — спросил дед. — Не по сроку помирают?

— Почему?

— Отрава у вас там: и воздух, и вода, и люди, как собаки, за власть грызуца. Власти все хочут, как девку-целку… Прызыдент со своими все чудит… Ох, чудные дела твои, Господи…

— Дела чудные, отец. Это верно, — согласился Плахов.

— Вот-вот… Бабу берут, а не ждуть, когда, стервь, дасть. Так и власть всласть не дають. Власть, сынок, беруть…

По тропинке с репейниками и лопухами, бьющими по ногам, поднимается Аля. В ее руках венок из ромашек.

Алексей не встречает любимую: он — у машины. Проверяет мотор. Девушка тревожится:

— Что случилось? Мы уже уезжаем?

— Переезжаем, — хмыкает Плахов. — На одну ночь… ближе к сену и звездам.

— Надеюсь, не в графское подземелье?