Сирены Титана. Колыбель для кошки. Рассказы - [4]

В системе романа Боконон с его лозунгом облегчать жизнь человеку в очень недобром мире любыми способами (и прежде всего спасительной ложью) воспринимается как оппонент бездушного технократа Хониккера с его апологией научной истины. Их своеобразный заочный диспут весьма показателен для культурной ситуации Запада, где в различных формах, но в общем с тем же содержанием он длится уже не одно десятилетие. Безличному знанию Хониккера о вещах противостоят иронические размышления Боконона о человеке с его капризами, чудачествами, изъянами и полной неспособностью укладываться в отведенные для него теоретиками-человековедами рамки. Посмеиваясь над подобными концепциями с их наукообразной тарабарщиной, Воннегут строит свою — умышленно противоречивую — философию боконизма, обильно снабжая читателя шутовской терминологией — карассами, вампитерами и гранфаллонами. Было бы, однако, неверно противопоставлять Хониккера Боконону как «плохого» персонажа «хорошему». Симпатичный боконизм нет-нет да повернется не очень приятной стороной. Смущает в этом учении многое, и прежде всего то, что оно нравится всем на Сан-Лоренцо, всем оно выгодно. Простой люд утешается мыслью о «потерпевшем за народ заступнике», который скрывается где-то в джунглях, хотя запретил боконизм не кто иной, как сам Боконон. Правители объясняют развал экономики происками международного боконизма. Сам же Боконон от души потешается разыгрывающейся по его воле комедией, хотя порой она смахивает на трагедию. Вообще по мере развития сюжета шутник-парадоксалист в нем вытесняет утешителя. Афоризмы Боконона, щедро разбросанные по роману, складываются в философию «насмешливого нигилизма», издевающегося над абсурдной реальностью.

Хониккер разгадывает тайны природы, «расколдовывает мир». Боконон разоблачает иллюзии и разрушает мифы, создавая, впрочем, новые. Одни для толпы, другие для тех, кто поискушеннее. Народу он «сбывает» терпение, элите — безверие, смех как лекарство от всего на свете. В конечном счете оппоненты стоят друг друга. Оба они прежде всего забавники. Шутки каждого — и экспериментатора Хониккера, и наблюдателя Боконона — чреваты вполне практическими последствиями. Хониккер вдохновенно мастерил оружие для уничтожения цивилизации — не со зла, а потому что ему было «интересно». Не желает людям ничего плохого и Боковой, но его ироническая продукция не менее взрывоопасна. Тотальная ирония в каком-то смысле заинтересована в неблагополучии мира вокруг. Черпая в его бедах материал для своих убийственных вердиктов, она, словно лед-девять, замораживает всякое положительное устремление, ничего не предлагая взамен.

Воннегут с Бокононом в непростых отношениях. С одной стороны, бокононовская безграничная ирония — подходящий способ для описания дурной, кризисной действительности, рождающий у того, кто им пользуется, ощущение своей власти над «глупой» действительностью. С другой стороны, Воннегут отчетливо видит опасности «чисто игрового» отношения к миру: иронизирующий ниспровергатель иллюзий и мифов может доиграться до того, что его ирония уничтожит все, что попадет в сферу ее воздействия. В 36-й главе романа рассказчик вспоминает печальное общение с поэтом-нигилистом Крэбсом, признается, что до этой встречи был «уже готов сделать вывод, что все на свете бессмыслица». Но когда он на себе испытал шалости нигилиста, пожившего в его квартире (устроил пьяный дебош, убил кошку, загубил любимое деревне хозяина и пр.), то понял, что ему «нигилизм опротивел». Весьма иронически относясь к современности, Воннегут, впрочем, не склонен толковать мир как явную нелепость, как гигантский скверный анекдот, — отношение, прочно утвердившееся в писаниях представителей весьма активной в Америке последних десятилетий школы «черного юмора». В «черные юмористы» пытались не раз записать и Воннегута, проявляя глухоту к одной из важнейших черт его дарования: беды и потрясения человечества писатель воспринимает как личную беду.

Того, кто ждет от литературы однозначных указаний и рецептов, книги Воннегута, наверное, оставят неудовлетворенным. Выдвинув тот или иной тезис (будь то прелести боконизма или ужасы роботизации), писатель не забывает указать на относительную истинность своих суждений, предлагая и антитезис. Демонстрируя ненадежность всевозможных теорий и концепций, Воннегут, похоже, испытывает тоску но цельному и устойчивому мировоззрению, постоянно напоминая о невозможности спасти человеческую цивилизацию через «полезную ложь», поставляемую философией и искусством, он в то же время твердо верит в их необходимость. Его спросили как-то, почему он пишет свои короткие романы короткими фразами, разбивая повествование на короткие главки. Он полушутя ответил, что надеется таким образом сделать свои книги доступными для занятых людей — сенаторов, генералов и президентов. Потом не без грусти внес поправку: у этих людей уже выработался стойкий иммунитет против воздействия книг. Но выход есть. Просто надо ловить людей врасплох, еще до того, как они сделаются сенаторами, генералами и президентами, и «отравлять им мозги гуманизмом». Быть может, потом, размышлял писатель, когда они достигнут ответственных постов, им захочется сделать мир лучше. А это, убежден писатель, не только возможно, но и просто необходимо. И браться за дело нужно именно сегодня, потому что завтра может оказаться поздно.