Сиреневый ветер Парижа - [82]

– Прекрасно, — сказал Макс, когда я закончила. — У вас очень хорошая память.

От любого другого мне была бы приятна такая похвала. Я опустила глаза и ничего не ответила. Почему-то меня не покидала мысль, что я совершила почти что предательство.

– Значит, он назвал себя Фениксом?

– Да.

– Вы на этом настаиваете?

– Да, а что? — удивилась я.

– Ничего, — туманно ответил мой собеседник. — Дело в том, что он не может быть Фениксом, потому что он давно мертв.

Я поперхнулась.

– Это… А… Это вы его убили?

– Нет. Просто я знаю, что он умер.

– Ничего не понимаю, — пробормотала я. — Но ведь кто-то же убил этого… как его… Хайме. И Феникс… Он пытался убить и меня, когда думал, что Вероника — это я.

– Тогда возникает вопрос: кто действует от имени человека, которого давно нет на свете? — усмехнулся Макс. — Если, конечно, вы не морочите мне голову. Кстати, вы можете объяснить мне, как Саразен мог упустить его в «Аллегре», хотя привел туда чуть ли не полсотни своих людей?

– К чему вы клоните? — беспомощно спросила я.

– К тому, что эта бездарная история о строительном магнате, жаждущем мести, вполне в духе Саразена, — задумчиво ответил мой собеседник. — И наемный убийца, которого Саразен почему-то раз за разом упускает, тоже выглядит подозрительно. Я бы скорее счел, что они действуют заодно. — Я открыла рот. — А связующее звено между ними — тот самый старичок-доктор, о котором вы упоминали. У них был свой план, и каждый играл в нем вполне определенную роль. Но тут Вероника нашла двойника, то есть вас, и спутала им карты. А потом уже вы спутали карты всем, и им пришлось повозиться, чтобы разобраться в том, что же происходит. Вообще, конечно, это чудо, что мы сейчас сидим и разговариваем с вами. Вас уже давно должны были убить — не Вероника, так Бергер, не Бергер, так Саразен, потому что он не выносит, когда ломают его планы.

– Наверное, мне просто повезло, — пробормотала я.

– Не стоит недооценивать человеческую глупость, — спокойно сказал Макс. — Вам повезло, потому что вы вели себя совершенно по-идиотски. Это-то и сбивало с толку ваших врагов.

Я почувствовала себя уязвленной.

– Можно у вас спросить? — осведомился Макс.

– Полагаю, я не могу вам этого запретить, — отозвалась я.

– Чего ради вы встали у меня поперек дороги?

Вопрос прозвучал достаточно угрожающе.

– Я? — пробормотала я.

– Вы. Потому что, хотя вы и не блещете умом, прекрасно должны были отдавать себе отчет в том, что я с вами сделаю, если вы помешаете моим планам.

Наверное, я и в самом деле глупа, потому что никогда ни о чем подобном не думала.

– Но я не…

– Послушайте, — сказал Макс, подавшись вперед, — мы с вами никогда не встречались, и, насколько я могу судить, вы не могли иметь ко мне никаких претензий. Так почему вы не дали мне взорвать эту чертову башню?

Я почувствовала, как даже корни волос у меня вспотели.

– Ну? — поторопил меня Макс, видя, что я колеблюсь с ответом.

Я глубоко вздохнула.

– Знаете, вы можете меня убить, но я все равно не смогу вам ответить. Я просто знала, что должна не допустить этого, вот и все. И даже если бы речь шла не о такой знаменитой постройке, а о последней лачуге, я бы поступила… — под его взглядом я терялась все больше и больше. — Потому что людей нельзя убивать! — вспылила я, сорвавшись. — Потому что ваш проклятый терроризм — путь в никуда! Почему, если вы все такие идейные, никто из вас никогда не посадит своих близких в самолет, который собираются взорвать? Почему вы всегда жертвуете другими людьми, которые, кстати, обычно ничего не решают?

«Сейчас он меня точно убьет», — обреченно подумала я. Но Макс только усмехнулся.

– Браво! Вот за это я люблю русских — за то, что вы не сдаетесь даже тогда, когда вас приперли к стенке. Только все ваши страстные речи против терроризма ни к чему, потому что это ваше, русское изобретение. Это вовсе не мы, а вы изобрели террор, вы открыли эту страницу в истории человечества, когда убили царя Александра. Хотя, конечно, не так уж важно — не вы, так кто-то еще сделал бы это.

– А вы, оказывается, начитанны, — заметила я, осмелев. — Только в нашей истории много чего было. Могли бы взять из нее в качестве примера для подражания что-нибудь поприличнее горстки уродов, которые убили правителя, причем не самого худшего. Лично я не понимаю, зачем такой человек, как вы, вообще влез во все это.

– О-о, — с интересом протянул он, — а вы, я вижу, тоже много чего успели прочесть. — Я вспыхнула. — Значит, по-вашему, я должен был жить обычной жизнью?

– С вашими деньгами она вряд ли вам грозила, — язвительно, как мне показалось, ответила я.

К моему удивлению, он только расхохотался.

– Не обижайтесь, но к деньгам все сводят только очень примитивные люди. Вы ведь не такая, правда? Вы должны понимать, что есть вещи, которые куда важнее счета в банке… и даже картины Рембрандта. — Его лицо изменилось, взгляд стал жестким. — Все дело в том, что современный мир катится в тартарары. И я очень хочу ускорить его падение. Потому что мы стоим на пороге великих перемен… И те, кто сегодня мнят себя хозяевами жизни, завтра, скорее всего, будут повешены на собственных кишках. Современная цивилизация зашла в тупик, Вероника, и это не просто тупик — это тупик, из которого нет выхода. Внешне все выглядит великолепно: свобода, равенство, братство и всеобщая демократия. Фасад роскошен — нет слов, но что за ним скрывается? А вот что: угнетенные народы и нации, которые на коленях вынуждены вымаливать подачки у богатых и сильных; мутного происхождения олигархи, сосредоточившие в своих руках всю власть; лицемеры, проповедующие честность, демократию и мир во всем мире, в то время как сами только и ищут, кому бы вцепиться в глотку и кого бы ограбить, но обязательно — под предлогом высоких целей, а как же иначе! Внизу — стадо, которым манипулируют всеми доступными способами, а наверху — то же стадо, только возможностей у него побольше да кошелек потолще. И вы спрашиваете меня, почему я не пожелал играть по правилам, почему не захотел стать таким, как все? Поймите, мне опротивели слабые, которые живут, как бараны, покорно подставляя спины под все удары судьбы, и осточертели сильные, которые поставили себя над законом, а на словах уверяют, что они-де такие же, как и все. Ну как же, всеобщее равенство! Неограниченные возможности! Гуманизм! Эпоха законности! — Его лицо исказилось. — Вздор все это. Все ценности давным-давно обесценились, да их и не было никогда на самом деле. Так, мираж, иллюзия! На самом деле всем плевать на свободу, на демократию, на справедливость — все хотят быть сытыми, богатыми и еще богаче. Дайте нам процветание, а сами творите что хотите — вот их девиз. Все озабочены только тем, как бы купить второй дом и десятую машину, а до остального им и дела нет. Ну так вот: цивилизация, в которой нет ничего, кроме потребления, обречена уже хотя бы в силу того, что она примитивна. Потому что, пока одни выбирают себе десятую машину, на них со злобой и завистью глядят все те, кто не может позволить себе даже велосипед, а таких, поверьте мне, большинство! И когда они доберутся до утомленных потреблением приверженцев демократии, которые привыкли строить свое процветание за счет всего остального мира, — о-о, тогда демократам придется несладко! Будет Третья мировая война, и после нее такой передел всего, что никому мало не покажется. Понимаете ли, я реалист: эти чертовы ученые создали такую кучу атомного оружия, что когда-нибудь где-нибудь оно должно взорваться. А когда прогремит первый взрыв, за ним последует еще тысяча, и при благоприятном развитии событий, — его глаза затуманились, — надоевшая всем Европа превратится в руины, Америка будет уничтожена, и кто окажется в выигрыше? Арабский мир, Южная Америка и Австралия, то есть все, кого война затронет по минимуму. Но у нас нефть, мы возьмем всех остальных за горло и будем держать их очень крепко. — Он усмехнулся. — Поймите, то, что вы привыкли называть цивилизацией, прогнило до основания, и когда все это рухнет, оставшиеся в живых поразятся, как же долго эта дрянь вообще держалась. Ну а я — я собираюсь сделать все, чтобы отправить ее на свалку истории, где ей самое место.