Сиреневый ветер Парижа - [41]

«Надо бежать», — решила я. Но сначала надо было сделать еще кое-что.

Я оглядела свою одежду: пятен крови моего гостя на ней не оказалось, и это меня, не скрою, обрадовало. Я бросила пистолет в сумку и осмотрелась в поисках второго. Он лежал у руки мертвеца, и мне стало любопытно, смогу ли я свинтить с дула глушитель — в фильмах и не такое увидишь. Оказалось, что смогу. В обойме осталось шесть патронов, и я решила, что они мне могут пригодиться. Пистолет гостя и глушитель тоже отправились в сумку, после чего я подошла к трупу, перевернула его лицом вверх, ухватив за куртку, и методично начала обыскивать. Мне было интересно узнать (такая вот я мазохистка) имя человека, явившегося препроводить меня из этого лучшего из миров в еще более лучший, о чем я его вовсе не просила. Труп был еще теплый, и, хотя меня передергивало, когда я прикасалась к нему, мои усилия были вознаграждены. Первым делом я обнаружила мобильник, а во внутреннем кармане лежало портмоне, набитое дензнаками объединенной Европы. Я с удовлетворением убедилась, что террористы, подобно мне, предпочитают наличные кредиткам, что значительно упрощало мою жизнь. Теперь я знала, что мне не придется трястись над каждым грошом, чтобы дотянуть до завтрашнего дня. В портмоне были еще водительские права на имя Вальтера фон Крузе, такие красивые и аккуратные, что не могли не быть поддельными, но никаких других бумаг или документов там не было. Я снова обыскала тело, стараясь не смотреть на дырочки в груди, из которых бежали струйки крови. Ни единой зацепки. Тут я обратила внимание, что мобильник отключен, и включила его. Ничего не произошло. Я бросила его на диван, поднялась на ноги, ощущая дрожь в коленках, но она скоро прошла. В фильмах преступник всегда забирает свои отстрелянные гильзы, и я не видела причин, отчего бы и мне не поступить так же. Одну гильзу я, правда, так и не нашла, да еще испачкала пальцы — то ли маслом, то ли порохом, не знаю. В ванной я помыла руки, прополоскала рот — укушенная изнутри щека надсадно болела — и плескала себе в лицо холодную воду до тех пор, пока не почувствовала, что окончательно пришла в себя. Мое отражение — двойник Вероники Ферреро — сурово смотрело на меня из зеркала.

– Ты молодец, — сказала я ему, прежде чем выйти из ванной.

Пора было делать ноги. Я выключила телевизор, взвалила на плечо сумку — она показалась мне тяжелой, и неудивительно: из трех пистолетов, лежащих в ней, один был точно лишним. Даже если на минуту поверить, что я смогу палить с двух рук, как в вестерне, пистолет Вероники Ферреро мне все равно не нужен. Я вытащила его, и тут мне в голову пришла замечательная мысль: я подошла к убитому и положила оружие ему на грудь. Вальтер фон Крузе не протестовал, а мысль о том, что эту картину увидит сеньорита Ферреро, если паче чаяния нагрянет сюда, прибавила мне бодрости. Я же говорю: я не положительная героиня.

Тут мне в глаза бросился лежавший на диване мобильник, о котором я совсем забыла. Я взяла его и стала просматривать список сделанных с него в последнее время вызовов. Оказалось, что по большей части мой гость переговаривался с одним и тем же абонентом. Я заколебалась, но искушение было слишком сильным. Я почти уступила ему, когда мобильник пронзительно заверещал у меня в руке, так что я подпрыгнула чуть ли не до потолка. Разозлившись на себя, я покрепче стиснула хрупкий аппарат. Я не сомневалась, что звонить мог только один человек, и, не скрою, мне было любопытно с ним побеседовать. То есть с ней.

– Дитрих, ты где?

Значит, я угадала: никакой он, к дьяволу, не Вальтер. Клянусь, я была готова погладить себя по головке за сообразительность. Это чистое ребячество, но, поверьте мне, это именно так.

– Дитрих!

Голос был глуховатый и доносился издалека. Говорила, несомненно, женщина. Я напрягла слух и расслышала звяканье то ли вилок, то ли блюдец. «Кафе», — подумалось мне, и я сипло и совершенно неожиданно для себя голосом Дитриха выдавила:

– Ja?[10]

Это было единственное слово, которое я знала по-немецки. И, представьте себе, оно сработало.

– Ты где? — в голосе Вероники звучало раздражение.

– А ты как думаешь, где? — огрызнулась я.

– Она там?

– Почти, — хмыкнула я.

– Почти? О! — в ее голосе слышалось явное облегчение. — Дитрих, ты просто чудо! А я уж было думала, что все сорвалось. Тебя никто не видел?

– Не волнуйся. Как ты сама? С тобой все в порядке?

– Да. Теперь — все в порядке.

– Я тебя не слышу, — просипела я в трубку. — Что там за шум?

– Видишь ли, я… Мне надоело сидеть взаперти, и я спустилась в «Три химеры».

– Прекрасно, — одобрила я, не чуя под собой ног от радости. Наконец-то она выдала себя! — Жди меня там.

– Дитрих, приходи. Я без тебя сама не своя. Я тебя люблю.

И она отключилась, прежде чем я успела просипеть в трубку требуемое обстоятельствами «я тебя тоже, детка/дорогая/любимая» (последнее — в зависимости от того, к кому обращаешься).

– Вот б…ь, — сказала я.

Больше к данному определению мне нечего было прибавить. Так или иначе, я знала, где она находится. Следовало прежде всего отыскать это кафе и уж затем решать, что делать дальше; но, по правде говоря, я не видела причин, которые помешали бы мне разобраться с террористкой точно так же, как я разобралась с ее дружком. Я поправила сумку на плече, приоткрыла дверь (в ней зияли две или три дырки), обшарила взглядом коридор, выскользнула из номера, как мышь, и побежала к выходу, благословляя своего ангела-хранителя, который устроил матч на французском стадионе именно тогда, когда остальные постояльцы гостиницы не должны были услышать перестрелку в номере под крышей. Внизу поглощенный перипетиями второго тайма портье, сменивший недавнюю даму, тоже не обратил на меня внимания.