Сиреневый ветер Парижа - [40]

Первым появился он. Присел на корточки рядом с моим телом, прикусил нижнюю губу, глядя в мои остекленевшие глаза. Но я ничего не мог ему сказать. Наверное, он понял это и ушел на цыпочках, так же тихо, как пришел.

Ник явилась позже. Я никогда не думал, что она умеет плакать, но над моим телом она заплакала. Она гладила то, что было моим лицом, и губы ее тряслись. Я хотел бы, чтобы она осталась со мной навсегда, но она была живая, а я мертвый. Я понимал, что будет неразумным просить ее об этом.

– Дитрих, — прошептала она. — Милый мой Дитрих, я отомщу за тебя. Клянусь!

Она поцеловала кончики своих пальцев, дотронулась ими до моих губ, забрала с моей груди металлический предмет и удалилась, как тень, растворившись в ночи.

Под конец появилась полиция, которую утром вызвала уборщица. Входя в номер, она пела фальшивым голосом, но при виде меня всплеснула руками, завизжала и бросилась прочь. Доктор осматривал меня, фотограф сверкал в лицо яркой вспышкой, которая, однако, ничуть не слепила меня. Я отдал им свое тело, потому что оно больше не было моим. Уже две мухи суетились над моим лицом.

Вот и все. Мне не больно, не грустно, не холодно, не страшно. Скоро меня засунут в черный мешок и повезут в машине по парижским улицам, которые я не увижу. Блондин в бежевом плаще, осматривавший мои ранения, только что поднялся и объявил, что меня можно забирать.

Все кончено — или все только начинается? В мире, где я нахожусь теперь, нет ни начала, ни конца, ни времени, ни пространства. Впрочем, и слова тут тоже не важны.

Глава пятнадцатая

Похоже, что кто-то хочет попытаться меня убить. Только я ума не приложу, кто, зачем, когда и как собирается это сделать.

Рекс Стаут. Требуется мужчина, I

«Жила-была Красная Шапочка. Пошла она однажды погулять по Парижу, а там ей встретился Серый Волк. Ну, Красная Шапочка его и съела».

Скажете, вздор? Согласна. Но как, как еще мне воспринимать то, что только что произошло?

В жизни своей я прочитала, наверное, тонну детективных романов. И теперь, когда я окончательно и бесповоротно увязла в детективе, ставкой в котором является моя жизнь, в голову мне приходят только такие глупости.

Довольно. Надо взять себя в руки и не поддаваться истерике. Я убила человека, но он первым хотел убить меня, так что сам виноват. Кто сумел, тот и поимел. Ну и так далее.

Но никакой истерики нет и в помине, напротив, есть четкое и спокойное удовлетворение — да-да, именно удовлетворение оттого, что все обернулось именно так. Я не причитаю, не рыдаю, не заламываю руки, как это сделала бы любая положительная героиня на моем месте. Наверное, дело в том, что в конце концов я не такая уж и положительная. В сущности, положительные герои меня по большей части раздражали. Они бестолковы, вечно доверяются не тому, кому следует, бездействуют, когда сидеть сложа руки смерти подобно. Они постоянно кого-то предают — то себя, то других. Других чаще. Совершив ошибку, за которую всегда расплачивается их лучший друг, они вздыхают и сетуют, что такова жизнь. Они не чисты, но хотят при любых обстоятельствах выглядеть чистенькими. Почему автор постоянно приканчивает вместо этих убогих полнокровного отрицательного героя, наделенного умом, хитростью, энергией и изворотливостью, который не колеблясь действует, когда это надо, и порой изрекает весьма глубокомысленные истины (правда, как правило, не к месту и не вовремя, ибо у трупа сахарно-кристального врага, которому эти истины обычно адресуются, сердце непременно оказывается с правой стороны и он всегда восстает из мертвых в самый неподходящий момент), для меня загадка. Хотя, если быть откровенным, нет на свете существа более пугливого, чем автор.

Как видите, чтение романов приводит к тому, что свою собственную жизнь начинаешь воспринимать как один из них. Парадокс заключается в том, что мой роман, по-видимому, рискует в любой момент оборваться, и я так и не узнаю, чем же все закончится.

Истина «чему быть, того не миновать» всегда представлялась мне крайне спорной, но я согласна с тем, что нельзя изменить того, что уже было. Мой оппонент, которого я уложила то ли со второго, то ли с третьего выстрела, свалился прямо на меня, и мне пришлось потрудиться, чтобы вылезти из-под его тела. Я на четвереньках доползла до кровати, но сил забраться на нее у меня уже не было, и я просто села на пол, вытянула ноги и стала глубоко дышать, мысленно считая удары своего сердца. Может быть, оно прыгало как кенгуру, а может быть, как заяц. Я видела зайца всего раз в жизни, а кенгуру не видела вовсе, и вообще, в тот момент мне определенно было не до них.

Немного успокоившись, я задумалась о своем будущем. Если меня обнаружат в этой комнате со свеженьким трупом на полу, с пистолетом в руке и, что самое скверное, в обличье ненавистной сеньориты Ферреро, у меня будут неприятности. Какого рода — зависит от того, к кому я попаду, но, вообще говоря, вряд ли мне будет лучше, чем теперь. Значит, надо сделать так, чтобы меня не обнаружили. Я знала, что я не террористка; я знала, что убила, защищая свою жизнь, но, в общем (а также в частностях), моя история настолько невероятна, что отзывчивость со стороны властей мне не грозит… по крайней мере пока.