Сиреневый ветер Парижа - [22]

– Я, — отозвался рослый юноша. Он глядел прямо в лицу Саразену и, похоже, не испытывал перед ним никакого трепета. Присутствие дяди подбадривало его.

– Ладно, — проворчал Саразен. — И запомни: если что, стреляй ему между глаз, вот и вся недолга. — Он перевел взгляд на Костюм, вызывающе повел плечами и вышел, не дожидаясь, пока его вышвырнут за дверь.

– Он просто больной, — сказал Костюм в ответ на вопросительный взгляд своего племянника. — У вас еще пятнадцать минут. Готовьтесь выезжать.

Но прошло еще полчаса, прежде чем внушительный караван — бронированный фургон, вертолет, четыре мотоциклиста и две машины сопровождения — сдвинулся с места, везя бесценный груз: человека весом около семидесяти пяти килограммов стоимостью около двадцати миллиардов долларов (ибо таково было его состояние).

Макс ехал в фургоне, в железной клетке, отгороженной внутри машины. На него надели ручные и ножные кандалы и, кроме того, приковали к сиденью, чтобы он не мог пошевельнуться. Возле клетки устроились трое спецназовцев и рослый юноша, возглавлявший операцию. Окон в этой части фургона не было — имелись только небольшие бойницы для автоматов, а все происходящее снаружи транслировалось на мониторы, которые можно было поворачивать по своему желанию.

Через двадцать минут после начала движения Макс разомкнул распухшие от удара Саразена губы и сказал:

– Хочу сигарету.

– Я не курю, — отозвался племянник Костюма.

Тяжелый бронежилет натирал ему плечи. Он вспотел, и, хотя он делал все как надо, его не покидало чувство, что бывалые спецназовцы наблюдают за ним с иронией. Больше всего на свете он мечтал о том, чтобы вся эта навязшая в зубах история поскорее кончилась.

– Значит, умрешь не от рака, — безмятежно констатировал пленник в ответ на его слова.

То, что произошло потом, начальник конвоя помнил смутно. Какие-то вспышки замельтешили на мониторах, снаружи донесся грохот, истошные крики и лязг покореженного металла. Фургон занесло на дороге, после чего он резко встал. Спецназовцы с проклятьями вскочили с мест и, заняв позиции у бойниц, открыли огонь. Один из мониторов погас. Что-то застучало по обшивке фургона, и с некоторым опозданием юноша сообразил, что это пули. Сам он почему-то оказался на четвереньках возле двери в клетку.

– Лейтенант Роше! — закричал он в рацию. — Отвечайте, что происходит?

До него донесся смех. Это ликовал в клетке скованный пленник. Пот заливал глаза племяннику.

– Лейтенант Роше! — Но водитель фургона не отвечал.

– Помоги, дурак! — заорал кто-то из спецназовцев, и юноша увидел смертельно бледного лейтенанта Сегье, который полулежал, привалившись к стенке, и слабо хрипел. Возле него хлопотал Люка, весельчак Люка, его лучший друг. Прежде чем юноша успел пошевелиться, кто-то подбежал к фургону и, просунув в бойницу дуло автомата, выпустил целую очередь. Люка охнул и упал навзничь. Племянник, опомнившись, два или три раза выстрелил наружу из пистолета. Он поскользнулся в чьей-то крови и неловко плюхнулся на бок. Снаружи донесся хриплый стон, и автомат, сухо стукнув о бойницу, исчез.

– Люка! Сегье! Виль… Вильфранш!

Он хотел кричать, но у него выходил только шепот. Вокруг были одни мертвецы.

– Мы попали в засаду! — жалобно сказал он рации, но та молчала.

«Что делать, боже мой? Что же делать? И как тихо, как тихо кругом!»

Он посмотрел на мониторы, но они были пусты и мертвы, как и его товарищи. На глазах у него выступили слезы, и, не удержавшись, он всхлипнул — от беспредельного ужаса, тоски и жалости к себе.

В рации что-то захрипело. Начальник конвоя поспешно схватил ее.

– Седьмой отвечает!

Но вместо знакомых голосов водителя Роше, вертолетчиков, людей из машин сопровождения ему в уши ворвалось:

«Non, rien de rien,

Non, je ne regrette rien…»[6]

Пленник в клетке фыркнул. Песня оборвалась. Впрочем, он и так отлично понял, что случилось.

После того как конвой свернул с национальной дороги, в четырнадцать двадцать была выпущена первая ракета. В четырнадцать двадцать один к ней присоединилась вторая, после чего вертолет перестал существовать.

Снайперы уничтожили мотоциклистов. Машины сопровождения были обстреляны из гранатометов. Лейтенант Роше погиб одним из первых. Головная машина, в которую попали два снаряда, горела, из нее с воплями выскакивали живые факелы и катались по земле. Их добивали из засады — или не добивали, ожидая, когда они догорят сами. Хвостовая машина лежала на боку, и возле нее корчились несколько раненых.

– Замечательно, — констатировала черноволосая красавица, сверху, с холма, осматривавшая поле боя.

Это была Лейла. С помощью верного Али и еще нескольких человек она сняла дом в ближайшем селении, где установили сложную аппаратуру, подавляющую радиочастоту конвоя. Теперь человек боевиков от имени конвоя переговаривался с Парижем, убеждая их, что все в порядке и пленник продолжает свой путь.

Племянник Костюма скорчился у стенки фургона, тяжело дыша. В это мгновение он ненавидел всех суперменов на свете — этих дрянных актеришек, плюющихся клубничной кровью под светом софитов; этих счастливчиков, которые залечивали смертельные раны за пять минут и играючи разделывались с любым врагом. Он внезапно осознал, что они все обманщики, эти дутые герои с идиотскими фразами наготове и еще более идиотскими ухмылками на весь экран. И еще он понял, что никогда, никогда не хотел стать героем.