Сиреневый Кристалл - [28]

Работы решено было начать в юго-восточной части острова, где, судя по древним документам, и должен находиться ушедший под воду храм Небесного Гостя. Светлая морская лагуна, окруженная покачивающимися кокосовыми пальмами и сверкающими, словно усыпанными снегом, пляжами, считалась особенно удобной для проведения подводных археологических раскопок. Довольно быстро, хотя и не без трудностей, были сооружены большие плавучие площадки, с которых предполагалось производить погружения. Экспедиция наняла рабочих-паутоанцев, обзавелась моторными катерами, обеспечившими хорошее сообщение с Макими. На острове Себату началось невиданное до того оживление. Днем лагуна заполнялась лодками, на плотах и на базе экспедиции кипела работа, а долгими, темными вечерами слышалось протяжное, очень мелодичное пение паутоанцев, расположившихся на отдых у костров, да мерный стук керосинового мотора, приводившего в движение походную электростанцию экспедиции.

Как только были закончены необходимые приготовления и места поисков мысленно разграфлены на квадраты, начались первые погружения водолазов. Кроме привезенных из Европы специалистов, снабженных костюмами самого последнего образца, экспедиция использовала ныряльщиков — искателей жемчуга. На их долю были отведены участки не столь глубокие, как для водолазов с тяжелым оборудованием.

Довольно скоро экспедиция зажила размеренной, трудовой и довольно спокойной в этот период жизнью. Вот как это время описывает Иван Александрович:

«Работа спорится. Все налажено. День начинаем с восходом солнышка, всегда появляющегося здесь в шесть часов, и трудимся с перерывом в самое жаркое время до полной темноты, которая наступает здесь внезапно и порой застает нас, увлекающихся, врасплох. Приходится заниматься многими делами, в том числе и хозяйственными, но, нужно сказать, Плотников и Василий Афанасьевич проявляют себя с наилучшей стороны, всячески стараясь освободить меня от множества повседневных забот. Худо только, что у Николая Николаевича склонность к делам экономическим положительно берет верх над желанием вести научные занятия, занимаясь которыми он становится вял, медлителен и зачастую рассеян. Думал, в климате здесь дело, однако вскоре заметил, что, как только он окунается в полюбившиеся ему хозяйственные дела, так становится оживлен, быстр и не забывает ни о какой мелочи, умея из всего изобрести пользу.

Неужели в нем так и погибнут хорошие задатки способного этнографа? Поживем — увидим! Но пока что мы все ощущаем благотворные заботы помощника начальника экспедиции о нашем благополучии и удобствах. Как только прибыли завербованные Ширастом паутоанцы, Плотников немедленно выбрал для себя несколько человек, наименее пригодных для работ на раскопках, зато вполне подходящих для его целей. В результате на следующий же день у нас к столу была отменная свежая рыба. Теперь ее вполне хватает на всех членов экспедиции, включая и нанятых паутоанцев. Они, однако, предпочитают питаться на свой лад и, кончив работу, приготовляют себе пищу сами, привычно устроившись у костров.

Вообще же стараниями Николая Николаевича, который со знанием дела и особой охотой ведет торг с поставщиками, наши запасы пополняются, и, как он утверждает, пополняется его запас паутоанских слов. Дай-то бог, но вот если его хозяйственные увлечения приведут к тому, что он, вернувшись в Россию, из этнографа превратится в управляющего каким-либо имением в Симбирской губернии, то, думается, язык Паутоо там ему не понадобится.

А в общем жизнь экспедиции наладилась. Работы достает всем, и все идет своим довольно быстро установившимся порядком».

Это были последние безмятежные записи в дневнике Ивана Александровича. Вскоре он стал отмечать, что бесплодность сотен погружений начала неблагоприятно сказываться на настроении членов экспедиции, трудности работы в томящем влажном зное отразились на самочувствии многих, и в первую очередь Очаковского. Но хуже было другое. Несмотря на покровительство губернатора, экспедиция все время чувствовала неприязненное отношение паутоанцев. Их явно кто-то будоражил. Стали ходить слухи о том, что местное население напугано деятельностью ученых. Среди рабочих кто-то начал распространять слух, что, как только найдена будет учеными святыня, на Паутоо обрушатся беды, что потревоженное божество, как и тысячу лет назад, обратит свой гнев на нечестивых и горе тому, кто содействовал осквернителям храма!

Участились непослушание, дерзость. Ныряльщики все с большей и большей неохотой опускаются под воду. Как-то ночью начался пожар на складе припасов, на другой день над самым ухом немца-водолаза пролетела отравленная стрела, выпущенная из длинной тонкой трубки — сумпитана. Обстановка накалялась.

Вудруму в высшей степени неприятно было просить защиты у губернатора, но пришлось в конце концов прибегнуть к этому, и вскоре лагерь экспедиции стал охраняться солдатами.

Но беда следует за бедой. Однажды, явно по чьему-то сигналу, все паутоанцы, в том числе и ныряльщики — искатели жемчуга, покидают экспедицию.

В это трудное время Вудрум особенно доволен тем, что не только довез Шорпачева до Макими, но и приютил соотечественника в экспедиции. Он оказался смелым и смышленым, ловким и преданным. О нем Иван Александрович много раз упоминает не только в дневниках, но и в письмах в Петербург, жене: «В энтузиазме этого юноши какая-то стихийная, покоряющая сила. Александр, видимо, привязался к этому молодому человеку, и теперь я с каждым днем замечаю, как исчезает у него столь претившая мне суховатость и несколько надменное отношение к людям, особенно стоящим ниже его по положению (откуда это?!).