Сиреневый Кристалл - [21]

Завтра у Парсета, а послезавтра можно и в путь. Как раз в воскресенье днем «Лютцов» отходит в Сингапур…»

Вудрум тревожился не зря. Встреча с Парсетом изменила многое. Экспедиция застряла в Амстердаме почти на две недели, и думать об отплытии на «Лютцове» в ближайшее воскресенье уже не приходилось.

В этот период Вудрумом написано особенно много. Кроме дневников письма жене, письма своему самому близкому другу и поверенному во всех делах в Петербурге Е.А.Евдокимову, а также Гуну Ченснеппу. Почти всю эту переписку удалось найти, и мы довольно хорошо представляем, что произошло в те дни в Амстердаме.

Рано утром 7 ноября Иван Александрович отправился к Парсету. Оставаясь верным своей привычке, он подробно описывает в дневнике путь, который проделал от «Виктории» до загородного дома, где жил на покое знаменитый ученый. Окрестности города, равнинные, несколько монотонные, какой-то добродушный покой и серьезность, царящие вокруг, настроили Ивана Александровича на лад умиротворенный и несколько приподнятый. Беспокойный Амстердам остался позади, приближался маленький, поразительно чистый и тихий поселок, окруженный зелеными польдерами с пасущимися коровами, каналами и мельницами, виднеющимися повсюду до самого горизонта. Кое-где среди равнины высятся ряды деревьев, чернеют канавы, наполненные поблескивающей водой. Река, через которую перекинут мостик, течет мимо старинных городских ворот против основания невысокого холма. А над всем этим низкое, нависшее небо с разноцветными облаками; колорит всего простора то серо-сизый, то желтовато-розовый от чуть-чуть выглянувшего солнца. Невольно вспоминаются картины Рюйсдаля и Поттера. Вот и маленький, уютный, окруженный игрушечным садом домик с протертыми до блеска стеклами в темных полированных рамах. За окном — Парсет.

«Первое впечатление, — пишет Иван Александрович в своем письме жене, таково, будто Парсет категорически отказывается стариться. Все такой же огромный, добродушный, с маленькими изящными руками, выразительно дополняющими его неторопливую емкую речь. Он по-прежнему насмешлив, остроумен, и, знаешь, Натали, не глядя на то, что многолетнее сотрудничество придало нашим отношениям характер некой интимности, я в его присутствии все еще немножко робею, вернее, чувствую себя несколько смущенным».

Радостными были только первые минуты встречи. Вскоре огорчения стали взаимными. Поговорив немного с Парсетом, Иван Александрович понял, как глубоко несчастлив этот внешне, казалось, не изменившийся, увлекающийся, упрямый, чуть неуравновешенный и, однако, уже сломленный неизлечимым недугом человек.

— Прошло то время, дорогой Вудрум, когда жизнь мне казалась радостной, полной высокого смысла, надежд, когда я шел и земля пружинила подо мной. Помните, на Себарао? В ту ночь, когда с нами затеяла игрушки гроза? О, как это было хорошо! Двадцать лет прошло. Вы были тогда совсем молодым… Ну, ничего… Теперь пойдете вы с друзьями, с сыном, преисполненные больших надежд и благородных устремлений. К сожалению, без меня. Как бы мне хотелось разделить с вами трудности похода, но без ног… Без ног в поход не отправляются.

И все же Парсет присоединился к походу. Головой, сердцем. Его ум, талант, опыт, безраздельная любовь к науке — все это сейчас особенно нужно было Вудруму. Парсет начал с того, что самым подробным образом ознакомился с оснащением экспедиции, и пришел в искреннее отчаяние. Он возмущался с осторожностью профессионального ученого, тщательно взвешивающего каждое свое утверждение, но все же возмущался, не щадя самолюбия собеседника, заботясь только о правильности даваемой оценки. Он, как никто другой, понимал Вудрума, зная, с каким трудом русскому ученому удалось собрать средства для своего смелого и опасного предприятия, но считал, что с подобным снаряжением и средствами отправляться на Паутоо слишком рискованно и, пожалуй, просто бессмысленно.

На другой день Вудрум приехал к Парсету с Плотниковым, привез (по требованию Парсета) всю документацию экспедиции. Втроем они сидели до поздней ночи, подсчитывая, прикидывая все возможности и пытаясь предусмотреть случайности, однако выходило так, что Парсет был прав: рисковать было слишком безрассудно. С этого дня Арнс Парсет начинает развивать бурную деятельность.

«Парсет беспощадно добр, — пишет Иван Александрович Евдокимову, — вы понимаете, он, не задумываясь, не взвешивая, что произойдет вскоре с ним самим, готов вложить в наше ненадежное дело все свое маленькое состояние, все свои накопленные трудом ученого скромные средства. Я не хотел и слушать об этом, тем более что эта жертва может оказаться бессмысленной. Последнее время произошли события (мы о них не знали), изрядно меняющие наши представления о способах подводных археологических раскопок. На Средиземном море совсем недавно проведены работы, опыт которых доказывает, что намечавшиеся нами методы уже устарели и, более того, могут оказаться опасными для людей. Учитывая все это, следует специально хлопотать о приобретении в Германии новейшего водолазного снаряжения и нанимать водолазов-профессионалов, знакомых именно с этим оборудованием. Словом, все это повлечет издержки непосильные. Парсет согласился наконец, что даже наши совместные усилия будут недостаточны, и стал незамедлительно действовать по-другому. Вскоре у него начали появляться всякого рода дельцы и предприниматели.