Синяя Борода - [15]

Когда ее позвали к ужину, молодая женщина постаралась войти в кухню как можно спокойнее и выглядеть как можно естественнее. Дон Элемирио встретил ее взглядом, который впервые не показался ей странным.

— Вы не надели сегодня юбку?

— Не каждый же вечер, — сухо ответила Сатурнина.

«Ты не обязана быть до такой степени нелюбезной», — мысленно одернула она себя.

— Выберите шампанское. Вы у себя дома.

Сатурнина открыла холодильник и принялась с интересом читать этикетки.

— «Тэтенже Конт де Шампань», — объявила она. — Открываю?

— Прошу вас.

Она наполнила все те же фужеры и увидела, как заиграл золотом хрусталь. Они произнесли привычный тост и выпили.

— Это мое любимое! — воскликнул он.

Ей шампанское показалось изумительным, но чуточку резковатым. Она оставила это мнение при себе, чтобы не задеть лишний раз восторженного испанца.

— Я приготовил сарсуэлу, — объявил он.

— Что это такое?

— Попросту говоря, это паэлья без риса. Обычно туда кладут много омара, но, поскольку мы только что ели его дважды подряд, я заменил этот ингредиент спаржей.

— Не вижу связи.

— Ее и нет. Это чтобы подчеркнуть абсурдность глагола «заменить». Понятие замены лежит в основе краха человечества. Возьмите Иова…

— Опять не вижу связи.

— Я положу вам побольше, потому что уже заметил, что вы, не в пример большинству женщин, не притворяетесь, будто едите как птичка.

У Сатурнины, не далее как вчера влюбившейся, совсем не было аппетита, но она решила скрыть этот симптом.

— Так вы говорили об Иове.

— Да. Бог отнял у него жену и детей. Иов возроптал, но потом понял, что никто ему не обязан, и сказал: «Хвала Господу». Когда Бог решил, что Иов достаточно помучился, он вернул ему не его жену и его детей, но просто жену и детей. Но и тут Иов не жаловался: он принял замену. Из чего следует, что человечество уже тогда оставляло желать лучшего.

— Вы, католик до мозга костей, как вы терпите такие ужасы в Библии?

— Это реализм. Мне нравится, что наша Священная книга не дает нам ни малейшего повода для иллюзий относительно человеческой натуры.

— А что она показывает вам Бога мерзавцем — это вас не смущает?

— Я вижу это иначе. По мне, так Бог испытывал Иова. Иов сам дурак, что согласился на замену.

— Нет. Иов боялся, он знал, как глубоко порочен Бог, и не смел роптать. Он думал, что, если станет жаловаться, Бог ему еще и не такое устроит. К тому же мне кажется возмутительным, что Бог испытывает свое создание.

— Испытывают всегда тех, кого любят.

— Нет. Кого любят — оберегают.

— Это материнская любовь. Она хороша для детей. А Бог обращается к взрослому человечеству.

— Вот как? Почему же тогда Бог сам ведет себя так по-детски? Он обидчив, капризен и мстителен.

— В Ветхом Завете. В Новом он идеален.

— Идеален Иисус. А Бог его распял.

— Его распяли люди.

— Бог считает, что это цена за искупление грехов. Он зол и мелочен.

— Прекратите богохульствовать.

— Почему? Чем я рискую?

— Вы оскорбляете Бога.

— Он тоже меня оскорбляет. Если Он меня создал по образу и подобию Своему, то я имею те же права, что и Он. Тут уж вы точно не станете мне возражать. Вы ведь считаете себя Богом.

— Только когда я люблю.

На это у Сатурнины не нашлось ответа. Она сменила тему:

— Очень вкусная ваша сарсуэла. Не знаю, как с омаром, но со спаржей просто изумительно.

— Это потому, что я не приемлю понятия замены. Вот смотрите: я влюбился в вас. Вы моя девятая квартиросъемщица. Восемь женщин, которые были до вас, вы не заменяете. Я продолжаю их любить. Каждый раз любовь нова. Для каждого раза был бы нужен новый глагол. Однако глагол «любить» подходит, ибо в нем есть напряжение, присущее всякой любви, которое один лишь этот глагол может выразить.

Сатурнина не моргнув глазом слушала, как он описывает свое состояние.

— А раньше, когда были живы ваши родители, вы любили?

— Начинал. Того мальчика, в шесть лет, которому я дарил столовое серебро. Такая вот жалкая история любви. Нет, повторяю, только с квартиросъемщицами я узнал, что такое любовь, настоящая. Уж не знаю, как это удается другим. Аренда квартиры в этом смысле — идеальная схема, по крайней мере для меня.

— А при жизни вашего отца вы могли бы это устроить?

— Вряд ли. Даже если предположить, что он бы мне позволил, я бы скорее всего не осмелился. Надо признать, что родители — самая антиэротическая инстанция на свете.

Сатурнина подумала, что такие рассуждения делают дона Элемирио все более подозрительным в ее глазах, и с досадой констатировала, что ищет ему оправдания.

— Я выбрал спаржу не случайно, — снова заговорил дон Элемирио. — Вы напоминаете мне спаржу. Вы длинная и тонкая, ваш запах не похож ни на какой другой, и ничто на свете не сравнится с совершенством вашего лица.

Комплимент, который разозлил бы ее еще вчера, на сей раз глубоко тронул. Как это ужасно — быть влюбленной! Она чувствовала себя такой беззащитной, словно с нее заживо содрали кожу. Вот несчастье-то! Сатурнина укрылась за бокалом шампанского, надеясь, что вино не ослабит еще больше ее защитные механизмы.

— Вы что-то сегодня неразговорчивы, — заметил дон Элемирио.

— Я плохая собеседница, я же вас предупреждала. Это не страшно. Вы-то, как всегда, говорите за четверых.