Синтаксис любви - [13]

Очаровательное описание специфической неадекватности своей 1-й Эмоции дала в одном интервью Лайза Минелли. На вопрос:”А не искусственны ли ее переживания?” Она отвечала:”Нет, конечно, но густо припудрены и раскрашены. Если я влюбляюсь, я говорю в первый же вечер: я не могу жить без тебя, не исчезай из моей жизни, я не смогу без тебя”. — Вы лжете? — “Это все слишком перемешано: и да, и нет. Утром, если он уходит, я могу забыть про него и не вспоминать весь день. А с другой стороны, мне правда кажется, что, уйди он навсегда, я бы умерла!”

Бурление “романтических” страстей не только не адекватно ситуации, но и совершенно не связано с предметом чувств. Страсть 1-й Эмоции эгоистична, она рождается и живет в “романтике” вполне автономно, из себя и для себя, безотносительно к формальному “провокатору”переживаний. Поэтому совершенно права была Елена Виноград — “муза” Пастернака времен создания сборника “Сестра моя — жизнь”, когда утверждала, “что ее самой в книге нет и никаких ее черт, все только сам Пастернак и поэтическая щедрость его романтического вдохновения”. Истинность, сказанного Виноград, подтверждаю собственным обескураживающим опытом: оказавшись однажды невольным провокатором “романтического” вдохновения, я был крайне разочарован, обнаружив, что в стихах, якобы ко мне относящихся, просто-напросто полностью отсутствую. Шокирующая правда такова, что “романтик” — токующий глухарь, живущий в иллюзорном мире гипертрофированных переживаний, добровольный заложник своих избыточных и автономных эмоций.

* * *

В упомянутом прежде рассказе Чехова “Человек в футляре” можно найти любопытное и не лишенное яда наблюдение над “романтиками”: “Я заметил, что хохлушки (а Варя Коваленко была с Украины — А.А.) только плачут или хохочут, среднего настроения у них не бывает.”

Хотя сейчас трудно сказать, откуда взялась у Чехова статистика по эмоциональности украинок, в принципе, само по себе данное наблюдение совершенно верно. Для “романтика” действительно очень характерна высокая контрастность окраски переживаний, и полноты выражений он достигает лишь тогда, когда на его эмоциональном спидометре стрелка начинает зашкаливать. Причем переход из одной крайности в другую происходит почти мгновенно. Шурин Пушкина писал: ”Переходы от порыва веселья к припадкам подавляющей грусти происходили у Пушкина внезапно, как бы без промежутков, что обуславливалось, по словам его сестры, нервной раздражительностью в высшей степени. Он мог раздражаться и гомерическим смехом, и горькими слезами, когда ему вздумается, по ходу своего воображения.”

Лучше всего сравнить “романтика” с актером античного театра, в котором было только два контрастных жанра: трагедия и комедия. Поэтому, если обладатель 1-й Эмоции решил избрать карьеру актера, то предпочтение следует отдать скорее театру, нежели кино, так как сама специфика театрального действа требует известной форсированности звука. Но это — к слову. Главное, для “романтика” радость — не радость, а маниакал, печаль — не печаль, а депрессия. Счастье окружающих, что большая часть этих переживаний остается внутри и до них доходят лишь отголоски состояний. Происходит это потому, что 1-я Эмоция не склонна делиться чувствами, предпочитает смаковать их в одиночку, являя собой актера и зрителя в одном лице.

Когда сила переживаний “романтика” достигает своего пика (результата), нередко происходит выброс эмоций. И здесь его может ждать все, что угодно: от всемирной славы до сумасшедшего дома. Дело в том, что формы проявления пика 1-й Эмоции многообразны. Они могут принять художественную форму (поэзия, живопись, музыка, танец), за которыми нередко приходят слава, признание и т. п., а могут никак не оформиться, точнее, оформиться в виде потока слез, бессвязных выкриков, нечленораздельных воплей, за которыми, бывает, следует заключение в дом скорби.

Будем до конца откровенны: и меломаны, рукоплещущие в ложах, и суровые санитары из психиатрических лечебниц часто сталкиваются с одним и тем же явлением — 1-й Эмоцией. Разница в том, что меломаны называют ее “гениальностью”, а санитары “маниакально-депрессивным психозом”. Хотя грань между тем и другим не просто прозрачна — она отсутствует. Все зависит от точки зрения. Любители поэзии считали Пастернака гением, окололитературные чиновники — сумасшедшим, и обе стороны имели достаточно аргументов в пользу правильности своего диагноза.

Суровая правда жизни такова, что маниакально-депрессивным психозом в современной психиатрии называется неадекватная событиям эмоциональная реакция, т. е., то, что самой природой заложено в 1-й Эмоции. Не стану утверждать, что всем “романтикам” грозит заключение в дом скорби. Но то, что у них уже с самого детства возникают проблемы, связанные с эмоциональной, казалось, самой лучшей и сильной стороной их натуры — это безусловно.

Плаксивость — наиболее ранняя примета 1-й Эмоции. Однако нормальная для ребенка-”романтика” реакция слезами на кризисы и давление извне редко бывает правильно понято окружающими и порождает презрительные характеристики типа:”плакса-вакса”,”рева-корова” и т. д. А так как с годами у “романтиков” в порядке функций ничего не меняется, то постоянное третирование по этому поводу способно навязать им что-то вроде комплекса эмоциональной сверхполноценности. Одна женщина с таким “комплексом” писала психиатру:”Плачу над книгами и в кино, плачу при звуках оркестра, слушая песни. Достаточно увидеть по телевизору девочку в веночке… Малейшие неприятности — и опять слезы. Я сама себя уже стала ненавидеть за них, они въелись в мой голос,