Синьора да Винчи - [34]

Наконец Бенито и я вместе с прочими горожанами присоединились к зрелищу, которое разворачивалось на площади Синьории. Здесь царил дух бесшабашной разнузданности, словно флорентийцы были избавлены от всех забот. Однако я не назвала бы их ухарями и распутниками — скорее, жители Флоренции умели ценить благотворные увеселения. Прежде ни разу в жизни мне не доводилось выдерживать шквал таких ярких оттенков и какофонических звуков. Точно как и нынешним утром, все окна, крыши, лоджии и галереи, выходившие на площадь, были облеплены зеваками и обвешаны всевозможными стягами и вымпелами, флагами и гобеленами, живо трепетавшими на ветру. Комедианты, музыканты и просто бражники не оставили на площади даже крохотного свободного пятачка. Передо мной развернулась череда миниатюрных замков, поблескивающих позолотой на солнце.

Неожиданно в толпу врезался небольшой табун неоседланных коней, и я обернулась к Бенито с криком: «Что это значит?» — но тот уже затерялся среди гуляк. На миг мне почудилось, что на другой стороне площади я разглядела Леонардо — красивого юношу с правильными чертами лица и копной нечесаных волос. Он мелькнул среди толпы и тут же исчез, а меня вдруг охватил ужас при мысли, что я могу не признать собственного сына. Я не видела его три года, а в промежуток между тринадцатью и шестнадцатью мальчики сильно вырастают и разительно меняются. Пьеро был высоким, широкоплечим, ладно скроенным мужчиной, и Леонардо даже в детстве сложением очень напоминал отца.

«Впрочем, — успокоила я себя, — если я близко увижу лицо сына, до боли знакомый большой рот с пухлыми губами и ровный ряд зубов, длинный прямой нос и широко посаженные серые глаза с золотыми точечками, то немедля его узнаю».

Тут грянули фанфары, оторвав меня от размышлений и снова окунув в беспорядочное оживление площади. За бьющимися на ветру шелковыми стягами каменный фасад дворца Синьории и высокая кирпичная колокольня были едва видны. Под крытой галереей первого этажа дворца возвышался помост с драпировкой и балдахином из дорогой парчи голубого, белого и золотого оттенков. В тени навеса пустовали два длинных ряда резных массивных стульев с высокими спинками.

Стремясь получше разглядеть, что происходит под галереей и кто там должен появиться, я принялась без стеснения протискиваться вперед, пока не оказалась в нескольких шагах от главного действа. В этот момент меня кто-то хлопнул по плечу — я обернулась и увидела Бенито.

— Ну, рад, что пошел со мной? — спросил он.

— Еще бы не рад! Не пойти было бы преступлением, — ответила я.

— Катон, смотри!

Бенито указывал мне на неожиданно распахнувшиеся ворота дворца, откуда показалась длинная процессия. Составляли ее несколько дюжин вельмож, выступавших с суровым и важным видом.

— Кто они? — поинтересовалась я у Бенито, рассматривая каждого из них поочередно.

Мужи меж тем степенно рассаживались по стульям, складывая руки на коленях. Бенито пояснил, что это действующие члены Синьории и предводители городских гильдий. По скромности или богатству одежд предводителей можно было судить и об их воззрении на собственную персону. Банкиры и нотариусы увешали себя толстыми золотыми цепями, а каждый палец унизали самоцветными перстнями. Представители гильдий шелка и шерсти не кичились драгоценностями, зато их одежда из великолепных тканей без слов нахваливала лучшую продукцию своих цехов. Коренастых плотников, мясников и каменщиков можно было узнать даже под мантиями. Их выдавали и грубоватые лица: целые поколения простых мастеровых, не имея ни достаточно денег, ни нужного престижа, не могли улучшать свою породу, выбирая невест среди цвета итальянской аристократии.

Словно облекая мои мысли в плоть, из ворот Синьории выплыла благородная дама, изысканная и великолепная. Никогда еще не видела я женщины в столь пышном облачении и ослепительно драгоценном уборе.

Дальние звуки фанфар возвестили появление череды дудочников и знаменосцев, за которыми шествовали герольды, пажи и ратники — все в чрезвычайно эффектных одеждах.

— Шили по эскизам Лоренцо, — обмолвился Бенито об их платьях. — Он ко всему на празднике приложил руку.

— Кто та дама? — спросила я, не отрывая глаз от процессии.

— Лукреция де Медичи, — пояснил Бенито. — Мать Лоренцо и Джулиано.

Послышались восклицания, но довольно умеренные, если не сказать сдержанные, поскольку в воротах возник новый участник торжества, мужчина в строгом черном облачении. От боли он едва не складывался пополам, а его лицо — возможно, некогда красивое — искажала мучительная гримаса.

— Пьеро Подагрик, — не стал ждать новых расспросов мой спутник, — отец Лоренцо. Он самый главный у Медичи. Но долго он не протянет.

— Сам вижу.

— Его у нас не очень жалуют, — добавил Бенито. — Не так прославляют, как когда-то его батюшку Козимо — того даже называли Отцом Отчизны. Все у нас спят и видят, когда править начнет Лоренцо.

Пришел черед открытия настоящего торжества. Первыми показались восемнадцать рыцарей в начищенных до блеска серебряных латах и боевых шлемах. Каждый из них, по словам Бенито, представлял на празднике родовитейшие флорентийские семейства. Доспехи для рыцарей тоже придумывал Лоренцо.