Синьор Формика - [17]

— Сальватор, — воскликнул Антонио, и глаза его заблестели от радости, — какие надежды рождаются в моей душе! Да будет благословенна отдушина в кладовой! Я напишу Марианне, Маргерита возьмет письмецо с собою…

— Ничего подобного, — возразил Сальватор, — ничего подобного, Антонио! Маргерита нам понадобится, но не как ваша любовная вестница. Кроме того, случай, часто играющий с нами удивительные игры, может бросить в руки старика вашу любовную писанину и навлечь на Марианну новую беду, так как сейчас она собирается прижать старого влюбленного фата каблуком своих бархатных туфелек. Ибо вот как все происходило потом, послушайте-ка! После встречи, какую Марианна устроила старику, когда мы его доставили домой, он словно переродился. Он думает ни больше ни меньше, что Марианна вас уже не любит, что она подарила хотя бы полсердда ему и теперь все дело в том, чтобы заполучить другую половину. Вкусивши яд ваших поцелуев, Марианна сразу стала на три года умнее, хитрее и опытнее. Она убедила старика не только в том, что не имела никакого касательства к нашей проделке, но и в том, что возмущена всей этой историей и с презрением отвергнет любую уловку, могущую приблизить вас к ней. Не помня себя от восторга, старик опрометчиво поклялся, что, если он только может доставить радость Марианне, своему кумиру, он сделает это не сходя с места и ей только стоит высказать пожелание. И тогда Марианна со всей скромностью попросила только об одном: чтобы zio carissimo[32] сводил ее в театр у Порта дель Пополо посмотреть и послушать синьора Формику. Эта просьба несколько смутила старца; состоялось совещание с Пирамидальным Доктором при участии Питикиначчо; наконец, оба, синьор Паскуале и синьор Сплендиано, решили и в самом деле пойти на следующий день с Марианной в этот театр. Сопровождать ее должен был Питикиначчо в платье служанки, на что он дал согласие лишь при условии, что синьор Паскуале кроме плюшевого жилета подарит ему еще парик, а ночью пусть он и Пирамидальный Доктор по очереди несут его домой. На этом согласились, и завтра лихая троица с красавицей Марианной отправится в театр у Порта дель Пополо, где перед ними предстанет синьор Формика…

А теперь следует сказать несколько слов, как обстояло дело с театром у Порта дель Пополо и с синьором Формикой.

Нет ничего огорчительнее, чем если во время римского карнавала импресарио неудачно выберут композиторов; если primo tenore[33] театра «Арджентина» на улице потеряет голос; если в театре «Валле»[34] жестокий насморк сразит primo uomo da donna[35], короче говоря, если Рим лишится главного развлечения, которого он так ждал, и giovedi grasso[36] разом перечеркнет все надежды, какие еще могли бы появиться. Именно после одного такого испорченного карнавала некий Никколо Муссо открыл у Порта дель Пополо, едва лишь успел закончиться пост, театр, где обещал не ставить ничего, кроме небольших импровизированных буффонад. Анонс был составлен в таком остроумном, таком комичном стиле, что жители уже заранее настроились благосклонно по отношению к театру Муссо, тем более что, мучимые вечным зрелищным голодом, они всегда готовы были проглотить хотя бы кусочек чего-то съедобного в таком роде. Помещение театра, который, кажется, правильнее было бы называть балаганом, не свидетельствовало о блестящих обстоятельствах предпринимателя. Не было ни оркестра, ни лож. Вместо последних в глубине зала была сооружена галерея, а на ней красовался герб рода Колонна в знак того, что Муссо и его театр находятся под особым покровительством conte[37] Колонна. Покрытое коврами возвышение, на котором по кругу были развешаны обои, изображавшие по мере надобности лес, зал или улицу, считалось сценой. Если добавить к этому, что зрители вынуждены были довольствоваться жесткими и неудобными деревянными скамьями, то не приходится удивляться, что многие из них, войдя в зал, начинали ворчать и достаточно громко высказываться по поводу синьора Муссо, осмелившегося жалкий барак именовать театром. Но стоило первым двум артистам появиться перед публикой и произнести несколько слов, как зрители умолкали и начинали прислушиваться; затем по мере развития действия их внимание перерастало в одобрение, одобрение — в восхищение, восхищение — в бурный восторг, находивший выход в гомерическом хохоте, неумолкаемых аплодисментах и возгласах «браво!».

И впрямь нельзя было увидеть ничего более совершенного, чем эти импровизированные спектакли Никколо Муссо, блиставшие умом, вдохновением и остроумием и беспощадно бичевавшие глупости своего времени. Исполнители всех ролей с непревзойденным мастерством создавали характеры, но особенно отличался Паскуарелло[38], неизменно увлекавший всех зрителей неподражаемой мимикой, оригинальной жестикуляцией, удивительным умением имитировать чуть ли не до полной иллюзии голос, походку и позы известных личностей, неиссякаемым вдохновением и убедительностью импровизации. Человека, который исполнял роль Паскуарелло и которого звали синьор Формика, казалось, вдохновлял особый, ни на что не похожий дух: в его тоне, как и в движениях, таилось нечто странное, заставлявшее зрителей даже в припадке завистливого смеха вдруг содрогаться. Рядом с ним степенно стоял доктор Грациано, и ничто не шло в сравнение с его мимикой, речью, способностью под видом белиберды преподносить поразительные мысли. Этого доктора Грациано играл старик из Болоньи по имени Мариа Альи. Конечно же прошло немного времени, и вот уже все образованное общество Рима каждый вечер устремлялось в маленький театр Никколо Муссо, что у Порта дель Пополо, у всех на устах было имя Формики, и люди, встречаясь на улице, как в театре, восклицали: «О Formica! Formica benedetto! О Formicissimo!»