Синий роман - [21]

– Конечно не я. Ты полагаешь, что Пушкин писал сам? – он посмотрел на неё. Она утвердительно кивнула, – Ты заблуждаешься, малыш. Просто Некто – называй его Богом или Высшим Разумом – выбирает кого-то из нас для того, чтобы донести закодированную информацию в виде стихов, картин, музыки и прочей ерунды до человечества.

В комнате повисло молчание. «Сегодня лучше, чем вчера, а вчера было лучше, чем позавчера. Прогресс налицо. Не правда ли? Так неужели непонятна надежда на завтра?», – написал как-то Алик.

Он, словно почувствовав, что речь идёт о нём, заявился в полдевятого утра. Наглый и синий до неприличия. Кроме двух дисков от Chick Corea в его пакете имелась бутылка «Ахтамара». Коньяк этот я пробовал первый и последний раз лишь на заре перестройки в Городе Королей. Не Chick Corea, а именно «Ахтамар» решил мою дилемму: гнать или оставить синего Алика в пользу последнего.

Убрав почти в одиночестве бутылку вышеозначенного напитка, мне открылась истина: не коньяк воняет клопами, а клопы пахнут хорошим коньяком. Ещё я понял, что 350 грамм хорошего коньяка – это только начало. Было бы начало, а концовку мы уж как-нибудь организуем. Похоже на рекламный слоган. Но эта фраза ничего общего с рекламой не имеет. Просто так говорили мои партнёры по портвейну в пору безоблачного детства, которое провёл я в Ливадии. Хорошо там было. Весело и беззаботно. Успокаивает только то, что я до сих пор бегаю где-то там. В своём босоногом детстве.

– Снег летом похож на дерматин.

– Почему?

– А кто его знает? Вот, скажем, пришла же сдуру в светлую голову Пикассо сомнительная мысль: обозвать голубя символом мира.

Он заглянул в распахнутое окно. Так летом смотрят в душу. Или в зеркало зимой. Душа от зеркала отличается лишь временем года.

Пьяные от любви воробьи, облюбовав вишню, занимались на ней любовью. Первый жёлтый лист под тяжестью солнечного света оторвался от ветки и маятником начал свой последний путь к земле. Полёт к смерти. «Скоро осень», – подумал он. Закурил. И…

…она, легко отталкиваясь от мелкой гальки, согретой бесшабашным солнцем, бежала по пляжу. Стройная, как молодость и беспечная, словно лето. Уже не девочка, ещё не женщина. Она не любила солнце, но ею восхищались звёзды. И я. Её проклял дьявол, потому что благословил Бог. Она читала небеса, а в книгах видела только небо. Беспечный ребёнок травы и моря.

Зная, что ей нравится смотреть на то, как я прыгаю в воду, я этим беззастенчиво пользовался. Забиравшись на скалу и выдержав паузу (смотрит. Теперь можно), я «ласточкой» устремлялся вниз. К морю. Полёт к жизни. Я люблю море, и оно до сих пор отвечает мне взаимностью.

Мы целый месяц провели вместе. Днём купались в море, и я кормил её мидиями. А вечером пили дешёвое сухое вино (дяденька, купи бутылку сухаря. А тебе зачем? Да, девчонка одна понравилась. Для храбрости) и танцевали на открытой танцплощадке. С ней я сосчитал все звёзды и стал мужчиной. Она со мной разучилась считать и познала радость разочарования, потому что я не любил её, и она об этом узнала в тот момент, когда последняя звезда упала в мой карман.

Странное дело, но память – штука избирательная. Я совершенно не помню, как познакомился с ней, но хорошо помню старый сад моего деда. Сад был большой и походил на лес с зарослями ажины, кустами малины, смородины и крыжовника. В абрикосовой тени черешни и двух яблонь до сих пор стоит деревянная скамейка. Рядом стол, покрытый простенькой белой скатёркой с синими цветами. Ими играет лёгкий приморский ветерок. На столе краплёные карты вперемешку со сливами всех цветов радуги. Над ними вавилонской башней возвышается недопитая бутылка дешёвого портвейна – путь к Богу. Я тихонько подкрадываюсь к столу, беру бутылку и, пока не видит бабуля, делаю два больших глотка. Глотку обжигает. И как только дед пьёт эту гадость? Хватаю со стола сливы и жадно запихиваю их в рот. «Кто закусил, уже не безнадёжен», – говорила мне Таня Кормилицына. Бабушка в летней кухне. Жарит картошку с салом. Сало на сковородке аппетитно шкварчит. Ворчит недовольная жизнью бабушка. Она умерла за два года до моего рождения. А моего деда не помнит даже его дочь. Но дождь об этом не знает и затевает своё упругое фанданго. Он прогоняет с вишни сексуально озабоченных воробьёв и сбивает с алычи сливы. Солнцем налитые плоды падают и разбиваются о жестокую поверхность стола. Из них брызжет сок. Постепенно летнее фанданго превращается в танго осени.

Завтра в школу…

Время. Нам только кажется, что оно движется. На самом деле, время – величина постоянная и мы навсегда остаёмся там, где нам было хорошо. В противном случае память бы просто отсутствовала. «Тогда, почему же мы помним не только хорошее?», – спросите вы. А я отвечу: «Это, чтобы жизнь малиной не казалась» или, как говорили древние: «Memento Mori».

После "Ахтамара" я начал чудить.

Страшные глубоководные рыбины, не обращая на меня никакого внимания, легко и грациозно летали там, где люди не имели простой возможности поплавать. Разогнав диковинных монстров, я, с чувством хорошо проделанной работы, присел на лохматый мхом камень и закурил. Как это здорово – курить на глубине в тысячу метров. Нихрена не видно, холодно и тесно (давление), но впечатления незабываемые.