Синий краб - [6]

***

Я помню всё… Был тихий вечер мая;

Речной обрыв стеной спускался вниз.

По самой кромке, скорость не снимая,

Летел мальчишка-велосипедист.

Он захотел быстрее разогнаться,

Чуть-чуть рискнуть, наверное, хотел;

Ведь если человеку лет тринадцать,

Он иногда бывает очень смел.

Но сердце вдруг зашлось в тревожной пляске -

Была дорожка ровная пуста,

И он не знал, что женщина с коляской

Ему навстречу шла из-за куста.

Я помню всё: и этот алый вечер,

И дикий страх у женщины в глазах,

И, как последний крик смертельной встречи,

Железный визг в ненужных тормозах.

Как в быстрых кадрах кинопередвижки

Мелькнуло всё. Остался лишь вопрос:

Кто он, лишь чудом спасшийся мальчишка,

В последний миг свернувший под откос? 

Май 1956 г.

Тюмень

Судя по всему, это мои последние школьные стихи. Листок с ними был вложен в синюю тетрадь, там и хранился с 56 года. Помню, что я носил это стихотворение в "Тюменский комсомолец", но девица-литсотрудник его раскритиковала (как и мои друзья Валерий Федюкин и Юра Рудзевич). Однако же рекомендацию для поступления на журфак сотрудница газеты мне выхлопотала. С ней (с рекомендацией) я и поехал вскоре Свердловск. И далее – стихи студенческих лет…

Тучки

Вижу в белом цвете

Рощи и сады я,

В них весна бесшумно

Бродит по траве.

Бродят в небе тучки -

Лошади гнедые,

Выкрасило солнце их

В золотистый цвет.

Тучки мои, кони,

Высоко живёте,

Не бродила ль здесь под вами

Девушка одна?

Только где видать вам,

Только как сказать вам,

Если сам не знаю я,

Где и кто она.

Нашептал о ней мне

Ветерок весенний,

С той поры спокойно

Не жил я и дня…

Всё равно найду я

Девушку такую,

Чтоб была на целом свете

Лучшей для меня.

Не боюсь тревоги,

Не боюсь беды я,

Пусть лежит дорога

В мире не одна…

Кони мои, кони,

Коники гнедые!

И куда вас, тучки-кони,

Ветер разогнал? 

1956 г. Свердловск[2]

***

Розовость заката

Расчертили тушью.

Встали горизонты

Чёрными лесами…

Мы идём в дорогу -

За спиною ружья,

Впереди собака,

А за ней мы сами.

Мы идём далёко,

Будь же, путь наш, весел

По стране росистой,

Полной птичьих песен.

По стране, где тихо

Шепчут перелески;

Где под ветром травы

Осыпают зёрна;

Где ночами звёзды

Падают без плеска

В тёмные ладони

Глубины озёрной.

Угасают в небе

Зори золотые.

Раздувают ветры

Звёзды голубые. 

Декабрь 1957 г.

Стихи в студенческом рукописном журнале "Журист" (т.е. «Журналист и историк»), в его первом (и единственном) номере.

***

Резкий ветер и серый, слежавшийся снег,

Дым над крышами сизый и тощий.

Но, наверно, товарищ, тебе, как и мне,

Часто снятся июньские рощи.

Стосковались сердца о зелёных лесах,

О ручье, в тёмных травах журчащем.

В горле плотным комком зимних зорь глухота,

Когда солнце встаёт не проспавшись.

Пропоют петухи о начавшемся дне,

Брызнет солнце по травам росистым.

У далёкой реки, в золотой тишине

Проиграют побудку горнисты.

Мы уйдём далеко-далеко, я и ты,

Позабудутся снежные тучи.

Нам навстречу качнёт голубые цветы

Свежий ветер, наш верный попутчик.

Мы оставим двустволки на пыльной стене,

Пусть живут обитатели леса.

И растает в душе злой слежавшийся снег

От ветров и от солнечных песен. 

Декабрь 1957 г.

Рукописный журнал «Журист»

Жюль Верн. Весенняя песня

1.

По дорогам Европы шагала война,

Мир дрожал, её шагом расколот.

В Зауралье был тыл, но война принесла

И туда смерть, коптилки и голод.

В Зауралье есть город. В те страшные дни

Он притих, потемнел, посуровел…

В этом городе жил-был мальчишка один -

Семилетний, не видевший крови.

Был на фронте отец, на заводе сестра,

Мама тоже весь день на работе.

Дома мальчик один оставался с утра,

О досуге своём сам заботясь.

В школу он не ходил, но читал хорошо,

И листал иногда, скуки ради

Хрестоматию – ту, что случайно нашел

У сестры среди старых тетрадей.

Шла война, людям было тогда не до книг,

И когда холода приходили,

То бывало не раз, что в морозные дни

Люди книгами печи топили.

Но случилось вдруг так, что сосед их, старик

Уезжал и оставил Алёшке

Старый компас, блокнот и ещё пару книг

В голубых с позолотой обложках.

Тот сначала был рад. Но вернувшись к себе,

Полистал с мелким шрифтом страницы:

Широта, долгота… Не понять, хоть убей.

И решил, что не стоит трудиться.

Но листнул ещё раз, и попалась строка,

Потянула цепочку рассказа,

И коптилочный свет огоньком маяка

Заблестел в уголке его глаза. 

2.

И в буйной радости полёта

Струя солёного норд-веста

Сквозь окна книжных переплётов

Ворвалась в раненое детство.

Ворвалось яростно, без спроса,

Шумя, гремя, несла с собою,

Мятежный окрик альбатроса

И грохот грозного прибоя.

И вслед за ней со струнным звоном,

Страницы книжные мешая,

Рвались пассаты и муссоны -

Ветра всех стран и полушарий.

И крыша, не дрогнув под снега листами,

Сорвалась, исчезла, с ветрами не споря;

Четыре стены четырьмя лепестками

Раскрылись – и в комнату хлынуло море.

Море, море голубое,

Крики чаек, брызги пены,

В медном грохоте прибоя

Скал обрывистые стены.

Никогда ведь он не слышал

Троса якорного скрежет,

В жизни никогда не видел

Твоих светлых побережий.

Не видал он, как фрегаты

Уводили рулевые

Сквозь янтарные закаты

На рассветы штормовые.

Не слыхал, как пели мачты,