– Сейчас будут ставить! Снимай скорее!
– Телевик! – велела Оля.
Борис выхватил из сумки нужную насадку (спортивную сумку с кинопринадлежностями он бессменно таскал за Олей). Она навинтила объектив, нацелилась…
Человек с крестом поднялся к товарищу. Неторопливо и умело, не боясь высоты, они взяли крест за концы перекладины, как за крылья. Приподняли и нижним концом опустили на маковку шпиля – видимо, там, в этом шаре, было гнездо. Подержались за крест и, кажется, попытались шатнуть его. Но он стоял неподвижно. И солнечный зайчик горел на самом верху.
Люди стали спускаться.
Оля заводила в камере пружину.
– Феденька, ты умница! Такой эпизод ухватил!
– Ольга, смотри!..
Людей уже не было, а лестница вдруг шевельнулась. Наверно, ее тянули за веревки. Она встала вертикально, начала опрокидываться и наконец полетела с лесов. Потом донесся отдаленный гул.
– Сняла? – спросил Федя.
– Да. Здорово… Ой, мамочка, страшно даже: вдруг там по головам…
– Все небось рассчитано, – успокоил Борис.
– А будем проситься на колокольню? – вспомнил Нилка. – Панорама-то ведь нужна. Над которой я полечу.
– Попрут, – как и в прошлый раз, сказала Оля.
– Не имеют права! Мы скажем, что школьная киностудия! – заявил Нилка. – Папа говорит, что операторов обязаны везде пускать!
– Ага! – откликнулся Борис. – А дядя дьякон скажет: "Ваши удостоверения?"
– А мы значки покажем!
– Какие значки? – Это удивились все разом.
Нилка вдруг порозовел. Заковырял в кармашке у пояса.
– Только они самодельные… Я хотел сразу показать, да боялся. Вам, наверно, не понравится… – Наконец он протянул на ладони значок.
Тот был не совсем самодельный. Прозрачный пластмассовый кружок с булавкой, в который можно вставить любую картинку, был, конечно, куплен в киоске. А в ободке, за оргстеклом, черный на белом фоне рисунок: существо с табуретом вместо туловища, с вихрастой ребячьей головой и с тонкими ручками, в которых зажата большая многоглазая камера. И надпись по кругу:
STUDIA
TABURET
Оля тихонько завизжала от восторга:
– Ой, Ни-илка-а! Откуда?
Нилка заулыбался:
– С папой сделали. Вчера. До ночи сидели. Он сперва нарисовал, потом сняли, потом печатали на фотобумаге… Двадцать штук нашлепали на всякий случай…
– Качать великого Нила! – потребовал Борис.
Федя ухватил Нилку за бока.
– Ай! Я щекотки боюсь! Пусти, а то не дам!..
Но конечно, он тут же дал значок каждому. И все украсили себя фирменной эмблемой, забыв на время о недавних неприятностях. И белый свет опять стал хорош, и четверо на этом белом свете были счастливы, что они есть друг у друга…
– Нил, а почему латинские буквы? – весело спросил Борис.
– Папа говорит, что, может быть, мы выйдем на международную арену. Когда-нибудь…
– Факт, выйдем, – заверил Федя.
– Папа говорит: наконец-то ты не один. Я то есть… Это, говорит, судьба.
– Значит, и правда судьба, – решительно подтвердил Борис. – Великий Нил впадает в Табуретное море! Ура!
Нилка обдал друзей синим блеском и выплеснул опять свою, именно Нилкину, искренность:
– Я сейчас думаю: какое же счастье, что ОВИР запретил нам выезд…
Всех обдало холодком тревоги.
– Кто такой Овир? – Она насупила брови.
– Куда выезд? – разом спросили Борис и Федя.
– В С'соединенные Штаты, насовсем. У нам там тетя есть, мамина родственница. Вызов прислала…
– И вы согласились? – Оля потянула к губам костяшки.
– Мама очень нас'стаивала… Папа говорит: а куда денем прадедушкину коллекцию? Взять с собой не разрешат, это национальное достояние, вот… А мама: "Что же, так и жить в этой нищете из-за стеклянных картинок? О ребенке подумай!" Это обо мне, значит… А еще: "Ты же мастер, талант, лауреат всяких премий! А здесь так и останешься репортером из провинции…" Это уже про папу…
– В Штатах есть Флорида, – вдруг совершенно глупо сказал Федя. – Там круглый год тепло. Как у нас в эти дни…
– Если круглый год, это плохо, – грустно возразил Борис.
Нилка удивленно посмотрел на них.
– Нилка, неужели уедешь? – тихо спросила Оля.
Он радостно разъяснил:
– Да запретили же! Я же говорю!.. Знаете, из-за чего? Из-за с'секретности! Папа был на Севере и будто бы снял какие-то объекты, про которые нельзя даже говорить. И сделался он невыездной! Он говорит, что это чушь, нарочно придираются, но теперь уже все равно…
– Нилка, а вдруг разрешат? – с опаской спросил Федя.
– Не раньше чем через пять лет! – с торжеством заявил Нилка. – Так с'сказали. А тогда я уже сам буду почти с паспортом! И вообще – это же вечность!
Они заулыбались вокруг Нилки. Потому что пять лет – это и правда вечность. Ну, не совсем вечность, однако все-таки громадный срок для того, кому нет и тринадцати. Чуть меньше, чем половина жизни.