Синие ночи - [34]

Но больше всего нравилось, что, хотя пьеса рассказывала о смерти Кинтаны, семь раз в неделю (на пяти вечерних и двух дневных спектаклях) было девяносто минут (продолжительность спектакля), когда можно было забыть о случившемся.

Когда вопрос о ее жизни и смерти оставался открытым.

Когда еще только предстояло дожить до развязки.

Когда последняя сцена не обязательно должна была разыграться в реанимационном отделении, из окон которого открывался вид на Ист-Ривер.

Когда в шесть вечера колокола не обязательно должны были зазвонить, а двери собора — закрыться.

Когда в последнем разговоре с врачом речь не обязательно должна была пойти о вентиляции легких.

Это как когда кто-нибудь умирает: нельзя в это погружаться…

31

На последнем спектакле в конце августа Ванесса взяла желтые розы, преподнесенные ей во время поклонов, и возложила их к изножью большого портрета Джона и Кинтаны на открытой веранде нашего дома в Малибу (сценограф Боб Кроули использовал это фото в качестве задника).

Театр опустел.

Мне было приятно, что зрители выходили без спешки, словно чувствовали мое нежелание оставлять Джона и Кинтану одних.

Мы стояли за кулисами и пили шампанское.

Когда я собралась домой, кто-то показал на желтые розы, оставленные Ванессой на полу сцены, и предложил их забрать.

Я не хотела забирать желтые розы.

Попросила не трогать.

Пусть остаются там, куда Ванесса их положила, — с Джоном и Кинтаной на сцене театра Бута, пусть пролежат на сцене всю ночь в луче тусклого света дежурной лампы, пусть утром их увидят рабочие, когда придут разбирать декорации. «144 спектакля + 23 предпремьерных показа + 1 благотворительный спектакль в пользу Актерского фонда, — записал в тот вечер помреж. — Сказочный вечер. Чудесная Редгрейв. Звонок режиссера перед началом. Розы в финале. Шампанское и тосты. В числе гостей: Гриффин Данн с дочерью Ханной, Мариан Селдес[76]. В меню прощального ужина в „Кафе Дидион“ — жареная курица с гарниром». К моменту последнего спектакля я уже понимала, что справилась, не сбавила темпа, как понимала и то, что за это придется расплачиваться. Какой ценой — смогла сформулировать только в тот вечер. Ценой сверхъестественного упорства. Ценой нечеловеческого напряжения сил.

32

«У меня развилась гипергидротация, или водное отравление, — состояние, при котором резко падает концентрация натрия в крови, что приводит к галлюцинациям, провалам в памяти, потере возможности управлять своим телом — целому букету психических расстройств. Мне слышались голоса, изображение в телевизоре дробилось и множилось, слова в книге распухали — одно слово заслоняло собой всю страницу. Нередко я спрашивала у тех, кто звонил, с кем это, интересно, они разговаривают, — самой было не догадаться. Плюс падала постоянно. Венцом этих фантасмагорических ощущений стал инсульт». Так написала о своих недугах, внезапно обрушившихся на нее вскоре после пятидесяти, драматург Нтоцаке Шайнги[77] (цитирую по книге «О полноте времени: 32 женщины, которым за пятьдесят»). «После инсульта дробиться и множиться в глазах перестало, но тело сделалось словно бы не моим: в глазах мутно, сил нет, ноги не слушаются, речь бессвязна и память отшибло начисто».

Ей пришлось вспоминать, как люди читают.

Пришлось вспоминать, как люди пишут.

Пришлось вспоминать, как люди ходят, как разговаривают.

Она сделала то, к чему стремилась Кинтана: преодолела неблагоприятные обстоятельства, отказавшись в них погружаться. «Я живу, я старею, — говорит она о своих новых ощущениях. — Заучиваю стихи по четверостишию в день. Заучила лицо дочери в разную пору ее жизни».

33

Говоря о цене, которую приходится платить за несбавленный темп, не забудем и про подорванное здоровье. Организм отказывает внезапно. Могу точно сказать, когда он мне отказал: в четверг утром, 2 августа 2007 года. Я проснулась с болью в ухе и воспалением на лице, очень похожим на стафилококковую инфекцию.

Помню, подумала: только этого не хватало, столько дел, а придется по врачам бегать.

С больным ухом — к отоларингологу.

Со стафилоккоковой инфекцией — к дерматологу.

К полудню поставили диагноз: не ухо и не стафилококковая инфекция, а герпес-зостер, опоясывающий лишай, — заболевание, представляющее собой реактивацию (как правило, в результате перенесенного стресса) дремлющей вирусной инфекции, которая в детстве является возбудителем ветрянки, а во взрослом состоянии поражает нервную систему.

«Опоясывающий лишай» — звучит неопасно, даже слегка анекдотично, болезнь двоюродных бабушек и престарелых соседок; завтра буду вспоминать об этом со смехом.

Завтра. Когда все пройдет. Когда я поправлюсь.

Хотите насмешу?

Ни в жизнь не догадаетесь, что это было. Опоясывающий лишай, представляете?

— В общем, мелочь, не о чем беспокоиться, — сказала я врачу, который поставил диагноз.

— Это довольно противный вирус, — дипломатично ответил врач.

Поскольку все мои мысли были сосредоточены на том, чтобы не сбавлять темпа, и поскольку я по-прежнему не понимала, что попала к врачу именно потому, что не хотела его сбавлять, я не стала ничего уточнять.

Вместо этого вернулась домой, густо замазала полупрозрачным тональным кремом то, что приняла утром за стафилококковую инфекцию, проглотила выписанные врачом противовирусные таблетки и отправилась на Западную Сорок пятую улицу. Я отправилась на Западную Сорок пятую не потому, что после таблеток мне стало легче (мне стало хуже), а потому, что так было намечено: прийти в театр к 15:30 на репетицию второго состава; в перерыве сбегать на угол Девятой авеню за жареной курицей с гарниром, перекусить за сценой; остаться на спектакль и выпить с Ванессой по бокалу вина по его окончании. Не сделать всего этого значило сбавить темп. «Откровенно, увлеченно, захватывающе, — записал в тот вечер помреж. — Г-жа Редгрейв очень волнуется перед началом. Зал втягивается постепенно. Слушают завороженно. В момент кульминации чей-то мобильный. На спектакле Джоан Дидион (пришла заранее, осталась на коктейли). День душный; темп, на сцене комфортная».