Синие фонари - [40]

Однажды после полуночи я покинул дом и бросился бежать. Я стонал, как раненый зверь: «Сейчас он с ней, она принадлежит ему, он наслаждается ею!»

Я шел, не ведая куда. Оказавшись у мечети, машинально вошел в дверь. Бросившись на землю, стал кусать руки и биться головой о стену, повторяя: «Он с ней. Она принадлежит ему…»

Вдруг чья-то рука опустилась на мое плечо. Я испуганно обернулся. Гания! В такой поздний час в мечети! Я обнял ее, страстно прижал к себе и заговорил словно в бреду:

— Ты моя, только моя. Никому тебя не отдам.

Я провел с ней час любви, и это был самый сладостный час в моей жизни… Клянусь тебе, со дня сотворения мира на земле не было человека, который испытал бы такое блаженство, как я! Оно стоит многих жизней.

Утомленные, мы уснули, обнявшись. Меня разбудил стук в дверь. Солнечный свет заливал помещение. Я услышал голос брата:

— Открой, Сурхан.

Я ответил, не думая:

— Сейчас.

В мечети было два окна с железными решетками. Гании негде было спрятаться, не было и лазейки, через которую она могла бы выйти. Я растерялся, но вдруг мне пришла в голову мысль, и я тихо сказал ей:

— Поднимись на крышу. Скорее.

Гания встала и быстро полезла на крышу. Я же подошел к двери, открыл ее и притворился сонным. Брат вошел, видно было, что он сердится:

— Почему ты спишь в мечети, Сурхан? Разве в нашем доме не хватает для тебя места?

— Я всю ночь до зари молился.

Брат молча сел и через мгновенье заговорил с тревогой в голосе:

— Я проснулся и не увидел рядом с собой Гании… Долго искал ее, но не нашел.

Я задрожал, но тут же подавил свою слабость и сказал:

— Наверно, она пошла к каналу… наполнить кувшин.

— Может быть…

Он проглотил слюну и что-то забормотал. Затем сказал:

— Давай помолимся.

Мы стали на молитву. Но разве можно молиться с нечистой совестью? Это была молитва дьяволу, а не богу.

Вскоре в мечети начали собираться люди. Я оказался в трудном положении. Наконец брат ушел. Тогда я незаметно взобрался на крышу. Надо было помочь Гании бежать. Каково же было мое удивление, когда на крыше ее не оказалось. Я метался как безумный в поисках Гании. Страшное предчувствие толкнуло меня к краю крыши. Взглянув на землю, я в ужасе вскрикнул. Через мгновение я был внизу, — не помню, как я спустился. Гания лежала у стены и тихо стонала. Я подбежал, охваченный нетерпением и тревогой, и приподнял ее. Она с трудом открыла глаза:

— Я разбилась, Сурхан…

Она кусала губы, пытаясь подавить стон.

Я обнял ее, успокаивая и ободряя. Она прошептала:

— Мои мучения невыносимы, я умру…

Почти теряя рассудок от горя, я осторожно понес ее к дому тетушки Абд аль-Джалиль. Это была верная женщина — она меня очень любила. Я ей почти все рассказал и попросил пойти к брату и передать ему выдуманную мною историю.

Женщина тотчас же направилась к нему. Ганию перенесли домой. Тетушка Абд аль-Джалиль рассказала моему брату, что Гания упала с крыши ее дома.

Прошло два дня. Гания испытывала невыносимые страдания. А я уходил в загон для скота, запирался там, в отчаянии бил себя по лицу и плакал:

— Я виноват во всем. Я должен умереть…

Но умерла Гания. Мы хоронили ее на деревенском кладбище. Я машинально делал все, что мне поручали. Меня словно охватило безумие — я не мог поверить, что ее больше нет в живых. Иногда на меня нападали приступы смеха, за ними следовали апатия и молчаливость. А потом я стал бродить по полям, скрываясь от людей в зарослях кукурузы и проливая горькие слезы. Наконец я успокоился и вернулся к своим обязанностям в мечети. Но вид мечети только увеличивал мое горе и муки. Всякий раз, ступая на ее порог, я вспоминал свой грех, и мне казалось, что я слышу, как падает Гания. Меня охватывала дрожь, я закрывал лицо руками и беззвучно плакал.

Я делал все возможное, чтобы отвлечь от себя подозрения брата, но мне было очень трудно сохранить тайну. Я не решался взглянуть на брата. Иногда мне чудилось, что он протягивает руку, чтобы задушить меня.

Шли дни, а тайна росла и тяжким грузом давила на мое сердце. Мне казалось, что оно вот-вот разорвется. Я испытывал мучения, с которыми не сравнятся муки ада.

Однажды ночью после молитвы я вышел погулять. Не знаю, как очутился у того места, где упала Гания. И тут я лицом к лицу столкнулся с братом. Что привело его туда в этот час? Мгновение мы молчали, и вдруг я закричал:

— Не приближайся ко мне, не приближайся!

И бросился бежать от него как безумный.

Это была моя последняя встреча с братом. С тех пор я веду жизнь изгнанника и брожу из города в город.

* * *

Шейх Афаллах умолк, по щекам его текли слезы. Взволнованный рассказом, я спросил:

— Почему ты не вернешься к благочестивой жизни и не попросишь прощения у Аллаха?

Он поднял глаза и сказал:

— Судьба ополчилась на меня. Но я ей не покорюсь!

Спокойным движением он вынул из-за пазухи свирель и начал наигрывать грустную и страстную мелодию. Опьяненный ею, в самозабвении отдавался он чувству затаенной боли.

Трамвай номер два

Перевод В. Борисова

Был восьмой час вечера, когда трамвай номер два отошел от остановки. В вагон вошла девушка. Она выбрала место в углу и принялась жевать смолу, разглядывая немногочисленных пассажиров. Лицо у девушки не было закрыто покрывалом. Оно казалось усталым, и даже слой дешевых румян не мог скрыть его бледность.