Синие дожди - [106]

А р т е м  К у з ь м и ч. Так… не довольствуешься, стало быть, наружным… В душу заглянуть хочешь?

Ф а и н а. Я с серьезным разговором пришла.

А р т е м  К у з ь м и ч. Вижу.

Ф а и н а. Из-за чего вы тут опять?

А р т е м  К у з ь м и ч. Из-за вас. Не велит из Марихина переезжать сюда. Как вы решили? Что Тимофей говорит?

Ф а и н а. Теперь как я решу, так и будет.

А р т е м  К у з ь м и ч. Ты?

Ф а и н а. Да.

А р т е м  К у з ь м и ч. А прежде от Тимофея все зависело… (Изучающе смотрит на дочь.)

Ф а и н а. Папа…

А р т е м  К у з ь м и ч. Что?

Ф а и н а. Ты сейчас там, в клубе… когда выступал и говорил про любовь… показалось мне, что ты это о себе… Кто же кого у вас предал?

Артем Кузьмич молчит.

Да и была ли она у вас, любовь-то? Настоящая-то!

А р т е м  К у з ь м и ч. Была. Пусть и не сразу она пришла к нам. Но была.

Фаина глядит напряженно на отца, ожидая, что он скажет дальше.

Росли вы, дети наши. Петр с Михаилом. Ты. Василий. И удавалось мне повести ее за собой. Отторгнуть от всего того, что впитала в себя с пеленок. Иконы выбросила. Ходила в ликбез. И наша семья не хуже других была. Может, в чем-то и получше!.. И если она старается об этом забыть, мол, ничего такого и не было, то не верь ей. Не верь!

Ф а и н а. Что же потом произошло? Почему теперь вы?..

А р т е м  К у з ь м и ч. Не может она простить мне, что в час, когда началась война, не удержал я возле себя сыновей — ведь мог, наверное, мог! — а сам послал их…

Ф а и н а. Помню. И маленькая была, но помню. Они тоже стояли втроем. Ты подошел к ним и сказал…

А р т е м  К у з ь м и ч. И ничего я тогда особого не сказал, что не говорилось бы в те дни тысячам другим!.. Идите и победите! Победите!.. А если потребуется — умрите!

Ф а и н а. Да.

А р т е м  К у з ь м и ч. И этих слов она не может мне простить. (С горечью.) Раз так сказал, то, выходит, — мало любил… Совсем не любил! Горе-то, дочка, страшную силу имеет. В один миг переродит человека. Ты об этом помни. И не поддавайся!.. Сыновья ушли и погибли. Такое уж, видать, наше родительское счастье. Разве я этого хотел?.. И она вернулась к своему богу. Все, что я прежде делал, увидела другими глазами. «Ты старую жизнь разворошил! Ты соседа на соседа натравливал! Ты колокола с колокольни скинул!..» (Помолчал.) Доведись сейчас, разве бы я полез галочьим пометом штаны пачкать?.. Не буду врать, что в церкви пулеметы и гранаты хранились. И поп никакой не контра. Смирный. Да ведь нам тут хотелось все переиначить. Ломать — дикость. Согласен. А мы и были дикарями! Нас тысячелетиями в дикости держали! Вот теперь… рояль слушаем. А было время, врывались в барские хоромы и топорами эти самые рояли! Топорами!.. (Замолчал, охваченный сильным волнением.) Что было, то было. Хорошее и плохое. И я не считаю себя несчастненьким! А вот ее послушать — так вся наша жизнь напрасна. Незачем было и на свет рождаться.

Ф а и н а. Что же ты от нее не ушел, когда встретил ту… другую? (Пауза.) Не решился оставить хозяйство?

Молчат, каждый думает о своем.

А р т е м  К у з ь м и ч. Вот и вся моя душа. До донышка. Ничего не утаил.

По крыше ударил дождь.

Наконец-то!.. Сразу полегчало.

С улицы слышны чьи-то крики.

Ф а и н а. Никак, Тимофей меня разыскивает?.. Его голос. Я сейчас. (Убегает.)

Артем Кузьмич, оставшись один, прилег на кровать. С крыши, сквозь щель, начинает капать на пол. Артем Кузьмич протянул руку и, набрав полную пригоршню воды, смочил себе лицо, грудь. Улыбается. Еще раз протянул руку. И вдруг она безвольно упала, свесившись с кровати.

Входят  Ф а и н а  и  Т и м о ф е й.

Папа.

Артем Кузьмич не отвечает.

Папа! (Подошла к нему.) Папа! Папа! (Трясет его.) Тимофей!.. Люди!..

Т и м о ф е й. Артем Кузьмич! Артем Кузьмич!..

На крики входит  М и н е е в н а.

Ф а и н а. Мама!

Минеевна все поняла, кинулась к мужу и заголосила, но овладела собой и стала истово класть кресты на лоб.

М и н е е в н а. Господи Исусе, владыка небесный… прими душу раба божия без покаяния…

Ф а и н а. Люди!.. Люди!..

В сутолоке уронили с тумбочки динамик, и музыка зазвучала громко, страстно, словно рояль стоит здесь, где-то совсем рядом.

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

И снова холм. Дождь давно прошел, будто его и не было. Но в воздухе — осень. И люди, собравшиеся здесь, одеты по-осеннему. Стоят кольцом. Тут  К о н с т а н т и н  с  Н и н о й, Г е н н а д и й, Ф а и н а  и  Т и м о ф е й  с сыном  М и т е й, М а к с и м  с  Л ю д о й, Е ф р о с и н ь я. М н о г о  к о л х о з н и к о в  и какие-то новые  л и ц а — видимо, из района и области.

Духовой оркестр играет траурную музыку.

В стороне — М и н е е в н а  со  с т а р у х а м и  и  п о п о м. Держат внаклон крест, который им не позволили поставить на могилу. Все расступаются. И перед нами — на склоне холма — обелиск со звездой.

Речи уже сказаны. Кинута последняя горсть земли, и люди уходят, оглядываясь, как бы не веря, что тот, кого они тут оставили, к кому привыкли, не пойдет с ними, шумно разговаривая и смеясь.

Г о л о с а. Кто бы мог подумать…

— Ведь как крепок был!

— Ну уж работал. Себя не щадил. Этакий воз до последней минуты тянул.

— Пожалуй, последний из первых председателей. Из зачинателей-то.