Синие цветы I: Анна - [5]

– Мы живем как нас научили жить. Твой отец орал на твою мать, твой муж орет на тебя. Это нормально, это так, как было всегда. Ты знаешь, что тебе делать. Я знаю, что мне делать. Но как только наше привычное безобразие прекратится, мы окажемся в окружении неведомого. Ничто не пугает человека больше неизвестности. В незнакомом лесу любой предпочтет идти по тропинке.

– Мне неприятны твои рассуждения, хотя я признаю, что в них есть доля правды, – выговорила я сквозь собственное сопротивление. – Но если так считать, то мы просто напуганные идиоты.

– А разве нет? – фыркнул Науэль. – Чтобы измениться к лучшему, ну или сдохнуть окончательно, нам нужен большой взрыв. Протоптанные до нас дорожки будут уничтожены, и нам придется прокладывать собственные. Впрочем, скорее всего, мы просто изо всех сил будем пытаться восстановить то, что было.

Меня затопила усталость. Может, действительно, мы не способны ничего изменить, потому что даже настоящего желания попытаться – и того у нас нет? Наверное.

– Он не сердится, когда ты возвращаешься под утро? – спросила я.

– Нет. Он знает про тебя.

– Знает? – удивилась я. Его предшественникам Науэль про меня не рассказывал. – И как он к этому относится?

– Как и ко всему остальному – адекватно.

– Ты уже почти два года с ним, – «…и шесть лет со мной», – добавила я мысленно. – Рекорд. У него так много книг, или ты так медленно читаешь?

Науэль приподнял брови. При мне он ни с кем другим не протянул дольше месяца. Видимо, тот психиатр действительно хорошо ориентировался в темных закоулках человеческих душ, если смог сладить с неуживчивым Науэлем. Их отношения были особенными, они пошли Науэлю на пользу, что поначалу меня радовало, а потом начало вызывать гложущее беспокойство. Как будто мое пребывание в жизни Науэля теперь под вопросом.

– Который час? – я приподнялась, как всегда «после цветов» ощущая себя совершенно разбитой.

– Почти пять, – Науэль не носил часов, но внутреннее чувство времени его редко подводило.

До смерти хотелось курить. Я села на кровати и застегнула на груди платье, которое, должно быть, расстегнула сама в агонии прорастающих цветочков. Наверное, оголись я полностью, Науэль и тогда не обратил бы внимания. Когда я наклонилась обуться, в голове качнулась боль. Я ощущала себя помятой, как лист бумаги, брошенный в мусорку.

Свет в вестибюле был приглушен. Портье отсутствовал, и Науэль оставил ключ на стойке. Я посмотрела на настенные часы. Без десяти пять.

– Как тебе это удается? Ты же почти всю ночь провалялся среди синих видений.

– Жизнь уныла. С тоски отсчитываю минуты.

Его шутка мне не понравилась. Любой момент этой ночи был лучше пустых дней, ей предшествующих, но это не отменяло мое разочарование. Науэль говорил, что я отношусь к тем немногим людям, в компании которых ему удается ослабить свою бдительность и опьянеть. Наверное, поэтому при мне он норовил закинуться синими таблетками – они торкали его по полной. Пока он сидел в зрительном зале, наслаждаясь галлюциногенным спектаклем, я за сценой вдыхала столетнюю пыль и глупо моргала от обиды.

Мы вышли на улицу, и я съежилась от промозглого холода. Науэль спрятал руки в карманы. Он выглядел сонным, двигался и говорил медленно, но в целом казался вполне довольным жизнью. Досада, поселившаяся в моей душе несколько месяцев назад, пробудилась и царапнула меня изнутри.

– Ты как будто нарочно, – произнесла я с раздражением, сорвавшись на противоестественную для меня наглость. – Придумал, как занять себя, лишь бы не обращать на меня внимания.

«Я надоела тебе?» – хотелось мне продолжить, но я закусила губу. Что я буду делать, если получу утвердительный ответ? Мне достаточно только представить себе это, чтобы впасть в панику.

Науэль как будто не слышал. Мимо проехало пустое такси, но он и его не заметил, поглощенный своими размышлениями. Он думал не обо мне.

– Его жена все-таки редкостная тварь. Порой подозреваю, что еще большая, чем я. Недавно свезло встретиться. В магазине одежды, ага. Моем любимом. Надо же, у нее имеется подобие вкуса. Она начала вопить на меня. Мне это быстро надоело, и я сказал: «Отвали, сука». Она в ответ назвала меня блядью. Точнее, раскрашенной блядищей, – голос Науэля тек медленно, расслабленно, в нем искорками поблескивала ирония.

Я представила себе эту сцену – скандал среди шмоток, которые стоят столько, что я не могу себе позволить даже видеть их во сне. Эта тетка кричит на Науэля… все на них смотрят… Уверена, он наслаждался каждым моментом. Она напала не на того.

– И я сказал ей: если она сука, а я блядь, какие у нас могут быть друг к другу претензии? Или это внутривидовая конкуренция?

Я отстала от него, чтобы прикурить. Светало… Пятница ушла, и началась суббота, пустая и белая, как поляна, засыпанная снегом. Я не любила субботы. Вот бы в неделе остались одни только пятницы…

Науэль оглянулся и наморщил нос.

– Это выглядит так, будто не ты куришь сигарету, а она тебя. Держит до упора, пока не обожжет тебе губы.

Я затянулась с болезненным удовольствием.

– Молчал бы.

– Я брошу свое маленькое развлечение. Как только ты бросишь свое.