Синие цветы I: Анна - [11]

Я не знаю, продолжают ли его губы улыбку на правой, скрытой стороне лица, более того, не удивлюсь, если его правый глаз выражает совсем не то, что левый, но чувствую к этому незнакомому потасканному мальчику благодарность с легкой примесью страсти, объясняемой избытком гормонов и интоксикацией мозга. Успокоенная, я бреду по улице дальше и утешаю себя тем, что неважно, как Янвеке относится ко мне и как смотрит на меня. Он может быть каким угодно нехорошим, лишь бы не прикасался ко мне никогда больше.

2. Свет и темнота

Things get rearranged.

Anastacia, “Seasons Change”

Просыпаться не хотелось, и я куталась в складки колючего одеяла, но мой мозг уже подчинился безжалостному пробуждению. Вспомнились ссора с Янвеке – с привычным холодным раздражением, встреча с Науэлем – с тоскливой болью. Само его имя вызывало обжигающие всполохи в груди. Суббота… ненавистный день. Как грустно, и как долго еще ждать… Есть от чего прийти в ужас. Я же живу от пятницы до пятницы.

Я сбросила одеяло, спустила ноги на холодный пол и сгорбилась. В окно глядело серое, словно грязью замазанное, осеннее небо. Сколько сейчас времени? По субботам у Янвеке сокращенный рабочий день. А завтра у него выходной… Хуже субботы только воскресенье… Веки жгло, и я вспомнила, что забыла смыть макияж.

«Что самое плохое, – хмуро думала я, стоя под обжигающе горячим душем, – при всей моей одержимости Науэлем у меня нет никакой гарантии, что он и дальше будет со мной. Я бы даже сказала… меня не оставляет ощущение, что он намерен…»

Бросить меня.

Среди клубов горячего пара я вздрогнула, будто от холода. Что я буду делать, оставшись одна? Наверное, просто погибну. Я не скажу ему об этом, разумеется, нет. «Не могу жить без тебя» – звучит как шантаж, не так ли? Мне захотелось вернуться на диван и накрыться с головой одеялом, как если бы я не просыпалась вовсе. Я выключила воду и шагнула на растрескавшийся плиточный пол. Протерев ладонью затуманенное зеркало над раковиной, посмотрела на себя: округлое лицо, мокрые спутанные волосы, пухлые губы и большие, растерянные глаза. Сиськи у меня тоже большие, на мой взгляд, так даже чрезмерно – сложно воспринимать всерьез дамочку с такими буферами. Науэль говорит, я похожа на мультяшку. Опять Науэль. «Забудь его, – приказала я себе, проглатывая тоску, как горькую таблетку. – Он сейчас и не вспоминает о тебе. Забудь».

Был день как день; кто бы представил, что все так повернется. Я покурила, отмыла пол в кухне, снова покурила, разобрала забитый пыльным хламом шкаф в комнате Янвеке, посмотрела какую-то глупую передачку по телевизору («Десятка самых горячих знаменитостей!»; странно, но Науэля среди них не было). Забросила белье в стиральную машину (пожалуйста, не сломайся в этот раз, моя дорогая, не оставляй меня с его носками), затем начала готовить ужин, избавляя себя от необходимости заниматься этим позже, под аккомпанемент уничтожительных комментариев Янвеке. Телевизор оставался включенным, чтобы разгонять суицидальную тишину в доме, но я его не смотрела. Когда я все-таки обращала внимание на экран, там всегда шла реклама. Есть ли на нашем телевидении что-либо помимо знаменитостей и рекламы? Нет, это невыносимо. Я выключила телевизор и включила радио – я боюсь тишины, что есть, то есть.

Мне все еще было сложно отлепить мысли от Науэля, как всегда в день, последующий за нашей встречей, но в мои чувства вклинивалось беспокойство, связанное с Янвеке. В каком настроении он вернется? Я всегда нервничала перед воскресеньем. Одолевала невнятная тоска – вот бы выйти и брести куда глаза глядят. Возможно, я так и сделаю, как только он придет с работы. Я бросила взгляд на часы. Еще два с половиной часа… так мало времени для пустого, тягостного, но все-таки одиночества, прежде чем Янвеке появится и провоняет весь дом своим недовольством. Все еще злой после утренней перебранки, он будет нарезать круги вокруг меня, словно выбирая для удара место поуязвимее, цепляться к каждому моему слову или же к моему молчанию, раскритикует ужин и затребует приготовить бутерброды, чтобы после отчитать меня и за них. Все известно, все давно пройдено. Янвеке не тот человек, от которого можно ожидать сюрпризов.

Примерно раз в месяц чаша моего терпения переполнялась, и было достаточно одной капли его злости, чтобы моя ярость выплеснулась через край. Тогда я задавалась вопросом: почему, после всего, что я вытерпела от него, я остаюсь с ним? Хотя ответ прост. Обычная, зауряднейшая пассивность, свойственная, по утверждению Науэля, большинству женщин. Он всегда рассуждает об этом с презрением. И как я могла ему объяснить, до чего это непреодолимо: словно лежишь под толщей воды и льда, и надо бы подняться к поверхности, вздохнуть, но сил нет даже и на то, чтобы мечтать о глотке воздуха.

Я заурядна, да. Примитивна и заурядна. Не это ли причина того, что Науэлю и в голову не придет поцеловать меня, хотя он раздает свои подслащенные клубничной жвачкой поцелуи направо и налево?

Я раздраженно бросила полотенце, и оно вспыхнуло, попав точнехонько на включенную конфорку. По кухне мгновенно распространился запах паленого. Плеснув на полотенце стакан воды, я тяжело задышала, как будто пробежала стометровку с препятствиями. Продолжай мыть посуду, дорогая, продолжай. Хотя бы это у тебя сносно получается. Чтобы проветрить кухню, я открыла окно, и желто-коричневый осенний лист скользнул на подоконник. Я небрежно смяла его и выбросила, и мне вдруг стало не по себе, как будто я поступила непозволительно грубо.