Сингэ сабур (Камень терпения) - [29]

, чтобы раздобыть у него талисманы на все случаи жизни». Из груди вырывается глухой смешок. «Что, мой сингэ сабур, когда трудно быть женщиной, становится трудно быть и мужчиной!» Она тяжело вздыхает всем телом. Погружается в думы. Мрачные глаза блуждают. Совсем посиневшие губы шевелятся, бормоча что-то вроде молитвы. И вдруг сдавленным голосом она торжественно провозглашает: «Если всякая религия есть история откровения, открытия истины, тогда, мой сингэ сабур, такова и наша история, она тоже религия. Да пребудет с нами наша религия!» Она ходит взад-вперед. «Да, тело — вот наше откровение». Останавливается. «Да пребудут с нами наши тела, наши тайны, наши раны, страдания наши, наслаждения наши…» Она кидается к мужу, вся просветлевшая, словно несет ему в руках дар истины: «Ну вот, мой сингэ сабур… знаешь ты, какое девяносто девятое, последнее имя Бога? Аль-Сабур, Терпеливый! Смотри, ты Бог. Ты существуешь, но ничто тебя не колышет. Слышишь, а сам в ответ ни звука. Видишь, а тебя никто не видит! Ты терпелив и безучастен, как Бог, паралитик. А я, я Посланница твоя! Пророк твой! Я твой голос! Я твой взгляд! Твои руки! Я раскрываю тебя! Аль-Сабур!» Она настежь распахивает зеленую занавеску. Порывисто обернувшись и воздев руки, точно обращаясь к публике, выкрикивает: «Вот оно, Откровение: Аль-Сабур!» И указывает рукой на мужчину, своего мужа, который смотрит прямо в несуществующий зрительный зал своим бессмысленным взглядом.

Сейчас вся она — откровение. Вне себя, она делает шаг вперед, новые слова уже готовы слететь с ее уст, но тут чья-то рука сзади сжимает ей запястье. Она оборачивается. Это он, муж, держит ее. Она застывает. Будто пораженная громом. Широко открыв рот. Онемев. Одним рывком он встает и нависает над ней, точно сухая, неумолимая каменная скала.

«О… о чудо! О Воскресение! — лепечет она севшим от ужаса голосом. — Я знала, что мои секреты вернут тебя к жизни, ко мне… я знала это…» Муж притягивает ее к себе, хватает за волосы и с силой швыряет об стенку головой. Она падает. Не кричит, не плачет. «Ну вот и все… тебя прорвало!» Сквозь растрепавшиеся, упавшие на лицо пряди виден ее обезумевший взгляд. В голосе издевка: «Мой камень терпения прорвало!», потом кричит: «Аль-Сабур!», закрывает глаза, «благодарю, Аль-Сабур! Наконец-то я избавлюсь от мук», и обнимает мужнины ноги.

Он, с хмурым и болезненным лицом, снова грубо хватает жену, поднимает ее и швыряет в тот простенок, где висят фотография и ятаган.

Подходит, берет за волосы и поднимает, везя по стене головой. Женщина смотрит на него с обожанием. Голова ее касается висящего ятагана. Рукой она снимает его со стены. Издает вопль и вонзает мужу в сердце. Кровь оттуда не брызжет — ни капли.

Он, все такой же суровый и бесстрастный, волочит жену за волосы в центр комнаты. Снова бьет и бьет ее головой об пол и наконец умелым быстрым движением ломает ей шею.

Женщина выдыхает.

Мужчина вдыхает.

Женщина закрывает глаза.

Мужчина стоит с блуждающим взглядом.

В дверь кто-то стучит.

Мужчина с сердцем, пронзенным ятаганом, идет и ложится на матрас, положенный вдоль стены, напротив своей фотографии.

Женщина алая. Алая от собственной крови.

В дом кто-то входит.

И снова женщина медленно открывает глаза.

Над ее телом проносится легкий ветерок, от которого перелетные птицы взмахивают крыльями; кажется, они вот-вот взлетят.

Автор благодарит

Поля Очаковски-Лорана

Кристиан Тьолье

Эмманюэль Дюнуайе

Марианн Деникур

Сорайю Нури

Сабрину Нури

Рахиму Катиль

за помощь и поэтическое видение.

Атик Рахими нарушает запреты

Горит Восток зарею новой! — наивно хочется воскликнуть, думая о том, какие великолепные образцы современной прозы сегодня приходят из исламских стран. Сколько внутренней красоты, экзотики, страсти и подлинно человеческого содержания! Современная западная литература, погрязшая в постмодернистском анализе индивидуалистических комплексов, не выдерживает сравнения. И вновь — ex Oriente lux…

Но расхожий набор красивых цитат тут же замирает на устах.

Он звучит кощунственно.

Великому мастеру эпического романа Салману Рушди всерьез угрожали исламские фундаменталисты, и жить он вынужден совсем не в тех краях, о которых так замечательно пишет. Иранец Мохсен Махмалбаф, до того как опубликовать первый роман, успел отсидеть в тюрьме, и сегодня еще некоторые его фильмы на родине запрещены цензурой. И даже в относительно спокойной, европеизированной Турции ее национальная гордость, нобелевский лауреат Орхан Памук подвергся судебному преследованию за то, что высказался о геноциде армян в начале прошлого века.

Примеры можно продолжать. Но что уж говорить об Афганистане — родине Атика Рахими: оттуда давно уже приходят только страшные известия.

Заря Востока — заря кровавая, свет, льющийся оттуда — зарева от взрывов, ночные пожарища, сеющие ужас. Именно этим страшным светом озарено большинство значительных произведений «новой восточной литературы», именно своей страшной жизненностью они захватывают читателя.

Если взглянуть на судьбу Атика Рахими, писателя еще довольно молодого, он может показаться счастливчиком. В 2004 году он экранизировал собственный роман «Земля и пепелище» — и роман, и фильм были его дебютами. Фильм собрал целый урожай призов: приз за лучшую режиссуру и приз экуменического жюри на фестивале в Братиславе, премия программы Каннского фестиваля «Особый взгляд», премия ФИПРЕССИ на кинофестивале в Осло — и это еще не все. А «Камень терпения» — небольшая книга, которую читатель держит в руках — в 2008 году получила Гонкуровскую премию, одну из самых престижных в литературном мире не только Франции, а и всей Европы, — теперь перед этой книгой открыты двери ведущих европейских издательств.