Сингэ сабур (Камень терпения) - [27]

Потом она уходит.

Этой ночью нет стрельбы.

В мертвенном и холодном лунном свете на всех улицах города заливаются лаем бродячие псы. До зари.

Их мучит голод.

Нынче вечером обошлось без трупов.

С первым лучом рассвета кто-то стучит в калитку, потом открывает ее и входит во двор. Идет прямо к двери, ведущей в коридор. Кладет что-то наземь и уходит.

Когда последняя капля из кружки стекает по резиновой трубке, чтобы проникнуть в вены мужчины, женщина входит опять.

Когда она появляется в комнате, вид у нее более усталый, чем обычно. Мрачен взгляд под чадрой. Лицо побледневшее, заспанное. Губы не такие сочные, посиневшие. Она швыряет в угол чадру и проходит дальше, держа в руках сверток красно-белого цвета, на котором нарисованы яблоневые цветы. Осматривает, в каком состоянии муж. Как обычно, говорит ему: «Опять кто-то приходил и оставил у дверей этот узелок». Раскрывает его. Там несколько жареных хлебцев, пара очень спелых гранатов, два куска сыра и, завернутая в бумагу, золотая цепочка. «Это он, мальчуган!» По грустному лицу пробегает едва заметная удовлетворенная улыбка. «Надо было мне раньше прийти. Надеюсь, он еще вернется».

Меняя под мужем простыню: «Он придет… ведь прежде чем появиться здесь, он приходил к тете навестить меня… когда я лежала в постели. Он вошел неслышно, так мягко-мягко. И был весь в белом. Безгрешный. Он больше не заикался. Он явился, чтобы точно объяснить мне, почему это чертово павлинье перо так нужно моему отцу. Он открыл мне, что это перо того самого павлина… который был изгнан из рая вместе с Евой. И снова ушел. Даже не задержался, чтобы я могла его о чем-нибудь спросить». Она заливает в кружку капельницы новую порцию, устанавливает интервал между каплями и садится рядом с мужем. «Надеюсь, ты не злишься на меня за то, что я тебе про него рассказываю и приглашаю его сюда, в дом. Уж не знаю, как это случилось, но он очень… как сказать? — сроднился со мной. Мне даже почти кажется, что с ним мне так же, как было раньше с тобой, в начале нашего супружества. И почему так? Даже при том, что я знаю — он может стать таким же жестоким, как ты. Это уж я твердо знаю. Стоит вам только получить власть над женщиной, как вы очень быстро становитесь зверьми». Она вытягивает ноги. «Что, если ты когда-нибудь оживешь, если встанешь, — опять будешь таким зверем, как был?» Пауза, она думает о чем-то. «Не верю. Я все надеюсь, может, то, что я тебе тут рассказываю, способно тебя изменить. Ты вот слышишь меня, слушаешь, созерцаешь. Размышляешь…» Она прижимается к нему. «Да, ты изменишься, ты полюбишь меня. Ты займешься со мной любовью так, как я пожелаю. Ибо теперь ты узнал многое. Обо мне, о тебе. Ты знаешь мои секреты. Отныне мои секреты — они и твои тоже». Обнимает его за шею. «Ты воздашь им должное, моим секретам. А уж я воздам твоему телу». Ее рука проскальзывает между ног мужа и гладит его член. «Я еще ни разу не трогала его вот так… твоего перепела!» Она смеется. «Ну… ты можешь?» Она просовывает руку мужчине в штаны. Другой руки не видно, потому что она уже между ног у нее самой. Ее губы касаются его бороды, скользят по полуоткрытому рту. Смешиваются, совпадают во времени их вдохи-выдохи. «Вот о чем я мечтала… всегда. Сама себя ласкала — а воображала, что у меня в руках твой член». Промежуток между вздохами все короче, ритм их быстрее, она обгоняет размеренное дыхание мужа. Водя рукой между ног, она ласкает себя, нежно, потом страстно, неистово… Дыхание становится все более прерывистым. Запыхавшимся. Коротким. Свистящим.

Крик.

Стоны.

И вновь тишина.

И вновь неподвижность.

Сколько вдохов-выдохов.

Долгих.

И медленных.

Через несколько вдохов-выдохов.

Тягостную немоту внезапно прерывает приглушенный вздох. Женщина говорит мужу: «Прости!» и мягко отодвигается. Не глядя на него, она высвобождается и отползает от тайника в угол, к стене. Она так и не открыла глаз. Ее губы еще дрожат. Она охает. Понемногу дар речи к ней возвращается: «Что опять на меня нашло?» Бьется головой об стенку. «Я и вправду бесноватая… вижу мертвецов… призраков… я…» Достает из кармана черные четки. «Аллах… что ты со мной делаешь?» Ее тело раскачивается взад-вперед, медленно, равномерно. «Аллах, помоги мне снова обрести веру! Сохрани от порчи! Вырви меня из иллюзорного мира сатанинских призраков и мороков! Как ты сделал это для Мухаммеда!» Она вдруг вскакивает. Делает круг по комнате. Выходит в коридор. Ее голос звучит на весь дом. «Да… он был всего-то посланником, как другие… их было больше ста тысяч таких же, как он, еще до него… тот, кому откроется нечто, может быть таким, как он… мне, мне это открывается… я одна из них…» Ее слова заглушает журчание льющейся воды. Она подмывается.

Входит опять. Очень красивая в пурпурном платье со скромной вышивкой — колосья и цветы по подолу и по краям рукавов.

Идет на свое место рядом с тайником. Тихая и спокойная, она начинает: «Я не пошла к мудрецу Хакиму, и к мулле не пошла. Тетя мне запретила. Она уверена, что я не безумная и не одержимая. Что нет во мне никакой затаившейся дьяволицы. То, что я говорю, что я делаю, это все диктует мне голос свыше, это он указует мне путь. И голос, звучащий из моей груди, — тот самый, что таился и скрывался тысячи лет».