Синеет речка Тара - [121]

— А как не бывали? Бывали, бывали, Варфоломеич, — оживился вдруг Егор, вспомнив свою молодость. — И дни веселенькие, и любовь. Все бывало. Токо все уж давно позади, Варфоломеич. Все, дорогой мой, далеко позади. Да!

— Интере-есно! — нацелился на старика любопытно Удачин. — А ну-ка давай еще по одной. Да расскажите-ка вы мне какую-нибудь веселенькую историйку из ваших любовных похождений, — перешел он на «вы», наливая в кружку старика.

— С хорошим-то человеком…

От выпитого у Егора Парфеныча перед глазами все поплыло в розовом тумане, добрые чувства охватили его, обволокли тепло и сладко. До этого наглое и самодовольное лицо Удачина казалось теперь симпатичным — хоть обнимай и целуй. И он уж любил это круглое мужественное лицо с сочными губами-пельменями, с толстоватым носом, на котором совсем по-деловому восседали в золотой оправе очки, через сверкающие стеклышки которых на старика участливо, дружески даже смотрели добрые серо-зеленые глаза.

— Эх, Клавдий Варфоломеич! — вздохнул Егор Парфеныч. — Пролетела она, жизь-то. Пролетела уж! Все — как в далеком сне. А было-то, было!.. В молодости-то? Не спрашивайте. Любил и я. Была она не хуже вашей жёнки. Манечка Горская.

— Ишь ты! — подзадоривал Удачин. — Ну, ну!

— Машенька моя, — продолжал Егор, весь уж отдаваясь чувству прошлого, всегда так больно тревожившего его. — Уж как я ее любил, батюшки-и!.. Да и теперь… вот тут она у меня, — постучал кулаком в грудь. — С нею и помру. С нею, с нею, с моей Манечкой Горской.

У старика навернулись на глаза слезы, и Удачин сочувствующе сказал:

— Ну полно, полно вам, Егор Парфеныч. Ну, любили, я понимаю. Так чего же плакать-то? Или это была несчастная ваша любовь?

— Погибла она, — сказал тихо Егор, смаргивая слезу. — Утонула в Оби. Перед самой нашей свадьбой.

Наступила пауза. Удачин сосредоточенно смотрел на старика, потом сказал:

— Н-да! Такая ведь трагедия, в самом деле. Ну и вы, конечно, после этого так и не захотели жениться на другой?

— Э-э-э! — покачал головой Егор Парфеныч. — Жизнь, Клавдий Варфоломеич, она ить… Законная-то моя и теперь живет в Новосибирске. И дочь у меня там взрослая. Да если вам все рассказать!.. — Егора Парфеныча словно что-то изнутри толкнуло. А-а! Что может понять этот человек? Мальчишка этот? Но все равно пускай знает, пусть слушает. Пусть не думает, что старый рыбак ничего в жизни не значит, не значил и прежде. — А ить, Клавдий Варфоломеич, — он посмотрел на Удачина, — вы знаете… А ну-ка, сынок, налей еще!

— Браво! — чуть ли не подскочил со своего ведерка Удачин. — Вот это мне нравится! Браво, браво!

Они звякнули кружками и выпили.

— Вы знаете, — продолжал решительно старик, — вот я такой, как видите, сморчок сморчком, посмотреть вроде не на что. Но я ить еще силен, хыть и все тело мое… Э-э-э! Как вам сказать?.. Тело-то мое — это ить… ну, как сказать? Цельная география.

— Чудишь ты что-то, — заикнулся было Удачин.

Но Егор Парфеныч не позволил ему говорить дальше:

— А вот и не чудю! Говорю же, что цельная география. Вот смотри!

Старик ловко подхватился с бревна, повернулся задом к опешившему Удачину и завернул свой поношенный китель вместе с рубахой. Там, под правой лопаткой, отчетливо был виден косой, воскового цвета шрам.

— Видите? Это — Украина, дорогой мой! Под Славинском полосануло. Неглубоко, правда, но… А вот это, — повернулся старик к Удачину левым боком. — Это — Румыния. Плоешти ихние. Тут покрепче угостили. Ну, а тутка вот… Смотри хорошенько. Левое-то бедро… эвот! Так это уж Венгрия! А потом еще под Веной… Но тама!.. Эх! Вот тебе и выходит — цельная тебе география. Вся карта Европы, ё-моё!

— Геррой! — потряс головой Удачин. — Герой, герой!

— Вам, может, и не понять этого. — Егор Парфеныч опустился на бревно, застыдившись своего «бахвальства» перед этим финансистом, никогда в жизни не нюхавшим пороха. — Конечно, слушать-то… А вот ежели на себе все испытать… Токо не приведи бог. Не приведи… — Он помолчал печально и продолжал: — Вот под Веной-то… Эх, Клавдий Варфоломеич! Тама моя последняя география, ноженька вот моя. Но атака энта… Ух! А их скоко было, атак-то тех? А-а-а! А энта — вся моя. То исть… Ну, значит… ринулись мы, а он как лупанет! Мы — носом в землю. Дот у него на высотке. Не заметили раньше. Все! Хана! А тут взводный, земляк мой (фамилию уж призабыл), явственно так: «Ефрейтор Родионов!» Вот и прощай, Родина! А он ко мне подполз, взводный-то… Как же его фамилия, дай бог, памяти? Укр… нет.

— Да ладно! — нетерпеливо перебил Удачин. — Не все ли равно?

— Да нет, — не согласился старик. — Душевный человек был наш взводный. Светлая ему память. Он мне и говорит тихо, по-дружески: «Егорушка, ты же у нас самый проворный. Давай, браток». Ну, я и пополз ящеркой. Эх, была не была! Все одно умирать на свете раз. Но держись, Егор Парфенов, ё-моё! Уж я его, гада, счас!..

Старик умолк, и молчание его длилось долго. Удачин сидел, серьезно глядя на поникшего Егора Парфеныча.

— Тогда-то меня и шандарахнуло в последний раз, — закончил Егор Парфеныч. — В ногу-то. Да ничё, ожихарел. А вот дружка моего… Петюню Фролкина… Эх, Петюня-Петюшенька, дружок ты мой разудалый! Так и не дождались его детки, тятеньку свово. Нет, нет…