Еще через пять минут капитан объявляет, причем только по-испански, ни слова по-английски: «К сожалению, другой самолет занял нашу посадочную полосу». Вот и все.
Мы снова заходим на посадку, на этот раз все проходит гладко. Я еле встаю – так колени трясутся. У выхода стоят стюардессы, бледные как полотно, одна из них дрожит как осиновый лист.
– Gracias12, – я неистово трясу ее руку, будто это она лично посадила самолет. – Gracias!
Снова мы опаздываем на ближайший рейс, снова трясемся в челночном автобусе по тем же самым улицам, что и неделю назад.
Томас озабоченно глядит по сторонам:
– Ты уверена, что мы не заблудились? Нам сюда?
– Не волнуйся, – авторитетно произношу я и беру его за руку. – И ничего не бойся.
Как и тогда, нас высаживают перед ярко освещенным отелем. Ресторан как раз открылся, будто только нас и ждали. Мы наваливаем себе побольше еды на тарелки, наполняем бокалы, чокаемся.
– За жизнь, – провозглашает Томас, и я повторяю:
– За жизнь. И за смерть.
Он ухмыляется:
– И за смерть.
Я протягиваю ему руку. Он бережно кладет на нее свою ладонь.
Прижавшись друг к другу, мы лежим в кровати. Воздух в комнате кажется неоново-голубым. Вдали гудят самолеты, взлетая и приземляясь. За стеной ссорится какая-то парочка.
– Хорошо тебе? – шепчет Томас.
– Да, – тихо отвечаю я. – Очень даже.
Я встаю и роюсь в чемодане. Достаю газетный сверток и разворачиваю его. Все гипсовые скелеты раскрошились, одни разноцветные осколки остались. Только сахарный череп с именем Томаса на лбу цел и невредим. «Томас» – голубые сахарные буквы.
Бережно несу его в постель.
Мы молча сидим и облизываем череп, лижем и лижем. Мало-помалу он теряет форму, тает и превращается просто в кусочек сахара без имени.
