Синее на желтом - [7]

«Бедная, бедная, — пожалел я женщину. — Такая внешность — и глухая…» Только версия эта продержалась недолго — минуты две или три. Затем что-то случилось с музыкой — она стала картавить, шипеть, заикаться, и женщина мгновенно, даже не глядя, протянула руку в угол (там и находился не замеченный мною раньше источник музыки — казенного серого цвета магнитофон) и быстро, всего несколькими заученными движениями все наладила.

Ах, вот оно что — значит, она управляет здесь музыкой, эта женщина.

Значит она — магнитофонщица.

Магнитофонщик, магнитофонщица… Профессия эта появилась у нас в городе сравнительно недавно, в середине пятидесятых годов. Прежде на панихиды и похороны приглашали плакальщиц и музыкантов. От профессиональных плакальщиц со временем отказались, как от нехорошего пережитка, а потом и музыканты оказались ненужными — похоронные бюро стали выписывать наряды не на трио и квартеты, а на портативные аппараты с сотнями метров магнитной ленты и на обслуживающих эту технику людей, которых и называли магнитофонщиками.

К новшеству этому мои земляки скоро привыкли (авторитетные наблюдатели утверждают, что в эпоху нынешней бурной и всепроникающей технической революции давние, иногда вековые привычки быстро уступают место новым привычкам) и начали даже находить в нем немалые достоинства. И в самом деле: с музыкантов из похоронного бюро какой спрос — они играли, как умели и что умели, — а теперь даже у самого скромного гроба звучала музыка величайших композиторов мира, в исполнении самых прославленных оркестров. И тут, у гроба подполковника Угарова, тоже звучала настоящая музыка, если не ошибаюсь, это был Бах, и когда магнитофонщица, отрегулировав аппарат, вновь положила руки на колени и застыла в своей неизменной позе, я как-то сразу, ничуть не сомневаясь, решил, что женщина эта связана с музыкой не просто служебными отношениями (при чем тут служба?) и что сидит она так неподвижно и прямо, с отрешенными глазами, потому что она слушает музыку, эта женщина, только ее она сейчас и слышит и только ею сейчас живет…

Сюжетик для трогательного рассказа или даже романа с вполне современным названием «Магнитофонщица» начал складываться как-то сам собой. Я знаю, живой Угаров осудил бы меня за это. «Эх ты, сочинитель, опять бежишь от действительной жизни», — сказал бы подполковник Угаров. Вот так бы он сказал и посмотрел бы на меня сожалеющими и как бы сразу погрустневшими глазами. И я не стал бы оправдываться — хотя, честно говоря, временами просто презираю в себе эту, подобную алкоголизму, явно графоманскую страсть к пустопорожнему сюжетоплетению, — ибо вообще никогда не оправдывался перед Угаровым. Наоборот, даже добрые его советы, и добрые заботы, и добрые замечания всегда возбуждали во мне желание спорить, возражать, отказываться и поступать как угодно, но только не по-угаровски. Вот почему «осудил бы» разом обернулось «осуждает» (а что уже мог осудить лежащий в гробу Угаров?), и я, отлично понимая, что это нехорошо, что это все те же суетные уловки мысли, тут же «бежал» из «действительной жизни» в иную действительность (Угаров сказал бы: «В недействительную жизнь», так как он все настоящее, подлинное, в отличие от неподлинного и ненастоящего, называл действительным. Так он строго отделял действительную — солдатскую, «без баловства», с винтовочкой в руках — военную службу от «недействительной», и я, например, в зависимости от поведения, ходил у него то в действительных, то в недействительных людях) — бежал в тут же придуманную мною жизнь незнакомой мне женщины с приманчивыми губами.

Сначала я придумал ей детство. Я представил себе некрасивую, голенастую девочку — эта женщина не могла быть в детстве красивой, она и теперь некрасива, она необыкновенна — на первом ее концерте в музыкальной школе. Пожилая, важная гостья школы, пианистка с громким именем, говорит: «Вся в музыке» и целует девочку в лобик. Благословила, значит. Ну, а раз так, я уже смело веду мою героиню к заветным дверям консерватории. Кстати, прошлым летом, в дни приемных экзаменов, какой-то сорванец-абитуриент написал мелом на этих заветных дверях — я работаю неподалеку от консерватории и сам видел эту надпись — «Принимаем соловьев, выпускаем воробьев!». Увы, моего соловья в консерваторию не приняли, бедняжке не хватило одного балла. А что делают провалившиеся на вступительных экзаменах героини приличных романов (а я, разумеется, сочинял вполне приличный роман), спросил себя я и, не раздумывая, ответил: «Летят осваивать дальний Север или выходят замуж». Свою я выдал замуж. Но, кажется, неудачно — счастливая в браке женщина едва ли пойдет в магнитофонщицы, хотя это еще неясно — магнитофон все же музыка, и если человек без нее не может…

Достроить сюжет романа под названием «Магнитофонщица» мне не дали — между мной и магнитофонщицей внезапно возникла группа седовласых мужчин в военной форме. С двумя я был знаком, других знал в лицо. Это были товарищи Угарова — отставники.

Магнитофонщицу они заслонили своими спинами, а управляемую ею музыку заглушили — не в пример штатским мужчинам, эти говорили громко, сообщая друг другу с ужаснувшими меня подробностями, как мучительно умирал Угаров. Слушать их было нестерпимо. Смыться? Но я же должен подойти к вдове Угарова. Должен. Непременно. А что, если шугануть этих громкоголосых говорунов? Что, если сказать построже: «Да замолчите же! Нельзя об этом так, на весь мир, поймите — нехорошо».