— Ее домогались. В нее засовывали различные предметы. Ей надрезали соски бритвой. А не изнасиловали ее только потому, что такое насилие означало бы необходимость самому раздеться в музее. Так что с ней сделали все, что могли — думаю, что продлись такой эксперимент сутки — она бы не выжила. — говорю я. Тяжелый эмоциональный опыт подобного эксперимента показывает не то, что люди — твари, а то, что, если ты не будешь отстаивать свои границы и интересы — тебя перестанут считать личностью, а начнут воспринимать как предмет. Игрушку, у которой нет своих интересов. Которой не больно. С которой можно делать все, что захочешь.
— Сволочи. — говорит Читосе, хмурясь и изучая зеркало затвора на предмет загрязнения. У нее своя травма, связанная с беспомощностью и ее такие вот разговоры беспокоят.
— Я бы даже не сказал, что сволочи. Это в природе человека — исследовать. Изучать. Конечно, умом они должны были понимать, что это всего лишь художественный перфоманс, что ей больно и что нельзя так поступать. Но как только человек перестал быть человеком для них — включился гораздо более глубокий инстинкт. Которому трудно сопротивляться. Они стали проверять ее границы. И чем дальше — тем страшнее. Вот представьте себе пару, где девушка терпит все и никогда не отстаивает свои границы. Долго ли пройдет до того момента, как парень положит ноги на стол и перестанет считаться с ней вообще? Будет использовать ее тело, ее ресурсы, обращаться как с грязью? То же самое верно и в обратную сторону — если парень ничего никогда не скажет девушке — она рано или поздно занесет его в список подкаблучников и начнет вести себя соответственно.
— Училась со мной в школе одна. — кивает Майко: — тоже никому и ничего сказать не могла. Тихая такая. Ее парни после школы по кругу пустили. Даже не заставляли сильно, просто раздели и … а она потом повесилась.
— А я парня одного знала. — говорит Читосе, все еще хмурясь: — его девушка настолько за человека не считала, что других приводила домой, при нем же. Она его потом бросила. Не знаю, что с ним стало.
— И ведь обычно человек, пусть даже самый тихий и робкий — все равно отстаивает свои границы. Просто, если ты не отстаиваешь свои границы яростно, со всей силой первобытного инстинкта — то тебя могут и не воспринимать всерьез. Думаю, что девочка из твоего примера, Майко — не стояла и улыбалась, когда ее раздевали. Она хваталась за одежду, мотала головой и говорила «нет» — но это было неубедительно для них. Вот если бы она начала кричать, кусаться, царапаться, вытащила кому-нибудь глаз, громко позвала на помощь — они могли бы отступить. А тихое — «не надо пожалуйста» — их только возбуждает, потому что они не воспринимают это как отказ, а только как кокетство. Точно так же и парень из твоего примера, Читосе.
— И какие же тут ты проводишь аналогии? — не выдерживает молчавшая до этого момента Акира: — что ты и Джиро — отстаиваете свои границы?
— Все отстаивают. Но в разной степени. Что же до ситуации… наша группа и гокудо изначально были в неравной позиции, изначально все козыри были на руках у Джиро, с его деньгами, его связями и возможностями. И он, с самого начала относился к нам как к своему инструменту. Который можно и убрать, если уже не будет нужен. В чем отличие между инструментом и человеком? — спрашиваю я.
— В том, что инструмент не имеет индивидуальности? — пытается ответить Майко.
— Как раз индивидуальность у инструмента может быть. Вот смотри — лучший инструмент. Уникальный инструмент. Инструмент, которого нет ни у кого, только у тебя. Все это — индивидуальные характеристики именно этого инструмента. Только этого инструмента.
— Инструмент можно убрать в коробку. — замечает Читосе: — а человека… хотя тоже можно… но только один раз.
— С инструментом нет нужды выстраивать отношения. — говорит Акира.
— Именно. — киваю я: — если у тебя есть инструмент — тебе все равно, что он о тебе думает и думает ли вообще. Это предмет. Он может пригодится и пока он удобен — его держать под рукой. Нет нужды относиться к нему как-то иначе, похвалить за проделанную работу, поощрить деньгами, хлопком по плечу, отпуском или просто добрым словом. Ну, а уж если это действительно уникальный инструмент, который был нужен для уникальной работы, что с ним произойдёт, как только работа будет выполнена?
— Его уберут в коробку. — говорит Читосе, собрав один из своих пистолетов и проверив его на наличие патрона в патроннике.
— В лучшем случае — забудут о нем. Однако если есть шанс, что инструмент может в дальнейшем … сломаться и причинить вред…
— Его уничтожат. — говорит Майко. Она сегодня непривычно серьезная и тихая.
— Поэтому мы не должны восприниматься как инструменты. Никем и никогда. Старик Джиро заигрался в свои шахматы и ему все кажутся фигурами на доске. До тех пор, пока мы не стали отстаивать свои интересы — мы так и были для него лишь пешками. Ну хорошо, может быть, мы конкретно были ладьей, но разница невелика. Фигурой ты можешь пожертвовать без раздумий.
— Мы пока и не игроки… — начала было Акира, но я перебиваю ее:
— Нет! Мы уже игроки. В игре Джиро-сама фигура от игрока отличается не силой — есть фигуры сильнее игрока, наша команда пример. Игрок от фигуры отличается тем, что у него есть свои интересы, которые он преследует и свои границы, которые он отстаивает. Так что тут возникает некий парадокс, Акира. Ты знаешь, что старик испытывает к тебе некоторые чувства?