— Смешно. — прищуривается Майко: — ты бы свое лицо видел, когда понял, что сам себе ногу сломал.
— Майко! — говорит оказавшаяся рядом Юки. Они с Иошико смотрят на мою ногу, прекратив свою тренировку.
— Хватит его дразнить. — говорит Юки: — ему же больно.
— Ни черта ему не больно, можете мне поверить. — скалится Майко: — и вообще, как говорил Миямото Мусаси — тяжело в учении — легко помирать. А цель каждого уважающего себя самурая — достойная смерть. Как же ты сможешь помереть достойно, если чуть ногу сломал и сразу — падать. Надо вон, как Кухулин — отрубили ногу, обрубком об пень оперся и продолжил битву! Отрубили руку — взял ее в другу и забил врага ею. Отрубили мужское достоинство… кхм… ну тут не знаю, что и посоветовать.
— Не давать себя рубить? — предполагаю я.
— А получится? — опять скалится Майко: — у тебя же вся проблема в том, что ты медленный как муха в сиропе.
— Вот, это между прочим и было решение данной проблемы. — указываю я на окровавленную дыру в штанине: — экзоскелет с внешними приводами к конечностям!
— Такими вот решениями ты сам себя скорее убьешь, чем враг к тебе подойдет. — говорит Майко: — он на тебя взглянуть не успеет, а ты раз — и в комочек сам собрался. Мокрый такой. Совсем как наш лучший друг Алан. — Юки при этих словах бледнеет и дергается. Невольно кидает взгляд туда, где когда-то стоял холодильный ларь. Бетонный пол тренировочного зала в том районе немного выщерблен, после удара Ледяным Молотом Правосудия. Я смотрю на Юки и на Иошико и думаю, что у них на самом деле много общего. Вот Юки например — того, кто ее обидел, надругался над девичей честью и как там — «сударь, вы стряхнули пыльцу моей невинности» — в лепешку. А Иошико — только часть ее старого знакомого в лепешку превратила. Значимую такую часть. Но, уверен, дай ей волю — она бы Молот Правосудия вовсю использовала. Маньячки. Все до одной.
— Знаете. — говоря я, поднимаясь с земли и проверяя все ли с порядке с ногой. С ногой все в порядке.
— Знаете, девчонки, вы такие милые. — говорю я вслух: — я вас просто обожаю.
— Конечно. — отвечает за всех Майко: — мы же — классные. Готов? — она поднимает свою катану.
Я иду по гладкому деревянному полу, отполированному до блеска, впереди бесшумной тенью скользит девушка в темно-синем кимоно в белых таби. В ее волосах воткнута длинная заколка, на конце ее золотая цепочка, на цепочке — качается туда-сюда, в такт ее шагам — маленький феникс. Символ семьи Кодзима. Сегодня я здесь один, без здравого смысла Акиры, без бесшабашного оптимизма Майко, без холодного расчета Читосе. Без поддержки. Акира — как сказала эта самая девушка, которая идет впереди — Акира больше не является желанным гостем в этом доме. Для японца такая формулировка скажет намного больше, чем когда в остальном мире — выгоняют с проклятьями. Для якудза указанное возводится в степень. Джиро-сама все еще вызывает внутри у меня сдержанную неприязнь и периодически я прогоняю в голове планы по откручиванию его седой головы без привлечения внимания Акиры. Чертова сентиментальность нашей всегда рациональной и сдержанной Акиры. Она умна и это не дает мне возможность сделать старому крокодилу карачук. Я не хочу терять ее дружбы и ее доверия, а это значит, что я не могу сделать больно старому Джиро без того, чтобы она об этом не узнала. Вывод — старый Джиро будет жить. Пока. У меня хорошая память, и когда-нибудь… когда Акира забудет про такую возможность, когда никто меня не будет подозревать…
Так я думаю, смотря в затылок девушки в темно-синем кимоно, следуя за ней по отполированным доскам Сливового Павильона. Наконец она останавливается, открывает дверь и отходит в сторону, сделав жест рукой. Проходите.
— Джиро-сама. — киваю я головой, шагнув внутрь. Не поклон. Я слишком зол на старого крокодила. Да, злость эта нерациональна, и сама Акира не раз объясняла мне всю нелогичность моих чувств. Мизинец отрос, инцидент исчерпан, верно? Неверно, думаю я, неверно. Вон, говорила Акира — тебе Майко руку отрубила на стройке, ты ж на нее не злишься. Я не злюсь на нее, потому что она хотела чтобы я вырос, потому что она знала что я отращу новую и взяла на себя риск оказаться крайней перед моим гневом. Ну и потому, что она лапочка, конечно же.
— Синдзи-кун. Проходи. — кряхтит со своей подушки старый крокодил Джиро. Я прохожу и присаживаюсь напротив. Мы молчим, пока девушка в темно-синем кимоно не завершает все необходимые действия по завариванию чая и прочим непонятным мне но крайне необходимым для этикета процедурам. В конце концов она кланяется и исчезает за дверью.
— Дошло до меня, юный мастер Син, что между нами возникло … некоторое непонимание. — говорит Джиро-сама и берет чайную чашку. Я гляжу на его руку, перевитую узловатыми венами, широкую в запястье и понимаю, что его руки — это руки мечника. Тело для кэндо — это тело только для кэндо. Только у них бывают такие широкие запястья, перевитые венами. Такие сильные пальцы.
— Непонимание. — говорю я. Будем играть со старым крокодилом в его же игры. Я такое не люблю, эти все намеки и экивоки не для меня, я люблю ясность и конкретные формулировки без недомолвок и неточностей, но Акира уже предупредила меня, что та нельзя. Это как покупать что-то на восточном базаре и не поторговаться — мало того, что заплатишь вдвойне, так еще и уважать не будут. Тут половина дела — в общении, в искусстве игры словами. Никогда не умел, но взял пару уроков у Акиры. Будем импровизировать.
