Синдром удава - [2]

Рошаль начал уговаривать разволновавшегося артиста: дескать, Миша, дорогой, не волнуйтесь, ну чего не бывает в театре, в кино и в промежутках между ними. «Обер-фашист» и главный режиссер даже крепко обнялись. Астангов сразу успокоился и пошел гримироваться. Нам объявили трехминутную готовность, которая продолжалась около часа. Еще несколько раз прорепетировали вставание и приветствия. Все застыло в напряжении. Осветители включили свет! И вот он появился в безукоризненном мундире, с моноклем в глазу. Раздались команды: «Мотор! Камера!»... По команде мы дружно вскочили с мест и охотно гаркнули вражеское приветствие. Было сделано еще два дубля. Только-только раскочегарились снимать дальше, но тут выяснилось, что Астангов не успел выучить текст речи. Рошаль только попытался выразить ему свое недоумение, как Астангов снова и еще более яростно накинулся на него, и как-то так получилось, что Рошаль кругом виноват и должен его успокаивать.

— Хорошо, хорошо, Миша! — клокотал режиссер. — Говори, что хочешь. Только темпераментно! Как только ты умеешь! Текст речи запишем отдельно. Потом! — а сам уже заискивал перед ним, даже хихикал.

Все это было для меня удивительным и невиданным уроком компромисса, приспособления, бури и игры.

Снова раздалось: «Мотор! Камера!..» Астангов подошел к трибуне, великолепно взошел, вздернул руку в приветствии и в наступившей мертвой тишине громко, с осатанелым пафосом произнес:

— Бу-уря мгло-ою не-бо кроет!.. Вихри... снежные крутя!..

Изнуренный томительным ожиданием зал взорвался дружным гомерическим хохотом...

— Сто-о-оп!! — заорали со всех сторон, и дюжина проклятий обрушилась на наши фашистские головы.

Весь эпизод пришлось повторить сначала, но с первыми словами: «Буря мглою...» — мы уже не в силах были сдержаться, хохотали с нарастающей силой и портили дубль за дублем. Съемка удалась только на четвертый или пятый раз, и то лишь, наверное, потому, что Астангов уже ничего не произносил, а только беззвучно раскрывал и закрывал рот, величественно размахивая руками.

...Потом был фильм «Александр Невский». Есть в нем такой эпизод: молодая русская красавица вступает в народное ополчение, чтобы сражаться за святую Русь. Она просит дать ей меч и помочь надеть кольчужку, что мы, исполнявшие роли ополченцев, и делаем с большим воодушевлением — уж больно мощная была красавица!

После окончания восьмого класса я еще колебался в выборе профессии. В ту пору как раз началась усиленная агитация: молодежь призывали идти в военные училища. Комсомольцев нашей школы пригласили в райком. Сперва уговаривали, потом начали настаивать, давить. То же самое происходило и в других школах. Видимо, надо было восполнить потери комсостава, изрядно пострадавшего без войны в 37—38-е годы. Предупредили, что придется положить комсомольские билеты на стол!

Дрогнули наши ряды. Почти половина моих одноклассников поддалась нажиму. Меня вызвали в районный военкомат и пригрозили, если не пойду в военное училище — «забреют в пехоту на общих основаниях, рядовым»...

Незадолго до окончания десятилетки знание немецкого языка и некоторый опыт сценического перевоплощения ввергли меня в одну сомнительную «операцию». Выручая товарища, пошел сдавать за него вступительный экзамен по немецкому языку в театральный институт, впервые выступив под чужим именем. .Дотом, в немецком тылу пришлось действовать под чужим именем около трех лет...

Осенью 1939 года приказом наркома обороны был объявлен дополнительный призыв в Красную Армию. Зачем-то понадобилось увеличить и без того огромную, самую большую в мире армию (с какой целью это делалось, несколько прояснилось позже)... Призывные повестки получили студенты начальных семестров многих вузов. Получил повестку ия — студент первого курса Московского архитектурного института.

Этой же осенью меня «забрили», правда, не в пехоту, как пугали, а в артиллерию. После ускоренного обучения в Шепетовке нас отправили во Львов, осваивать бывшую польскую территорию.

С постижением атрибутов военной службы особых проблем не возникало (вот только с портянками и обмотками справился не сразу...) Даже оказался на дивизионной доске Почета, как «отличник боевой и политической подготовки». Прошло немного времени — и еще того не легче: мою фотографию помещают на гарнизонную доску Почета возле Дома офицеров — я задержал сразу пять странных поляков. Может, они и вправду хотели взорвать склад боеприпасов, а может быть, и нет. Я стоял ночью на посту, они ехали на санях. Пришлось уложить их в снег и задержать. А позднее прошел слух, что это были диверсанты, собиравшиеся уничтожить гарнизонный склад снарядов, хотя ружье у них, кажется, было охотничье...

За все эти мнимые и действительные заслуги я угодил на курсантскую батарею, а это означало присвоение сержантского звания и лишний год службы. Как говорится — доигрался! Надо было срочно что-то предпринимать. Нашлись единомышленники, двое студентов из Москвы: Анатолий Харчев и Михаил Дадонов. Чтобы избежать присвоения звания, решили нарушить воинскую дисциплину. Когда все ушли на занятия, мы втроем остались. Свернули по длиннющей «козьей ножке», закурили и разлеглись одетыми на койках. Явился старшина. Приказал встать. Мы, конечно, не встали. Он поочередно приказывал каждому из нас взять винтовку и под конвоем отвести двух других на гауптвахту. В конце концов мы добились своего и добровольно, без всякого конвоя, сами отправились туда. Просидели недолго. Пришел приказ переместиться к юго-западной границе (это был апрель 1941 года). Звание сержантов, не испросив нашего согласия, нам все же присвоили.