Синдром удава - [115]

Наш проходческий участок занимался пробивкой вентиляционных и откаточных штреков, обеспечивающих работу добычных участков. Условия здесь были намного тяжелее и вреднее для здоровья, чем на добычных участках. Для вольнонаемных заработки здесь были значительно выше и дополнялись «спецжира-ми» (молоко, масло) за вредность. Для нас, заключенных, никаких привилегий не было, и многие из тех, кто попал на проходку, вскоре заболевали силикозом или раком легких, в дополнение к туберкулезу и цинге, постоянным спутникам многих заключенных Заполярья.

Работа велась буровзрывным способом, только шпуры бурились не в сравнительно мягком угольном пласте, а в очень крепкой базальтовой или гранитной породе.

Вместо сверл применялись пневматические бурильные молотки ударно-вращательного действия, с победитовыми наплавками на концах бурильных штанг. Бурение шпуров шло крайне медленно и сопровождалось сильным грохотом и тряской. Густая пыль забивала глаза, разъедала легкие, вызывала мучительный кашель.

Выработку крепили деревянными «рамами» из двух стоек по бокам и перекладиной сверху. Рамы отстояли друг от друга не более чем на метр, в зависимости от способности кровли к обрушению. Крепежный лес в забои доставляли в открытых вагонетках без бортов. Назывались они «козами». Для новичков шахтерская терминология нередко являлась причиной курьезов. Например, новичку говорили:

— Иди пригони в забой «козу»!

Новичок думал, что над ним издеваются и огрызался:

— Может, вам еще дойную корову пригнать?..

Был случай, когда получивший такое задание, долго не возвращался. Его нашли на поверхности, в шахтном дворе, там он искал козу, настоящую.

Работа в забоях велась в три смены. В первой, короткой, работали вольнонаемные, во второй и в третьей — зеки. Наша смена была средняя. На развод я выходил с первой партией, сразу после обеда, за час до начала смены, и должен был до прихода бригады принять забой от предыдущей смены, замерить проходку, проверить надежность кровли и креплений, исправность вентиляции, оборудования и механизмов. После этого бригада приступала к работе, которая заканчивалась в полночь. На сдачу забоя очередной смене, выход на-гора, мытье в душе, переодевание уходило не менее двух часов. В лагерь попадал часам к двум ночи. Давно остывший ужин — баланда из плохо очищенного овса и кусок соленой залежалой трески. Сил хватало лишь на то, чтобы добраться до нар. От повышенной разреженности воздуха в этих широтах и недостатка кислорода усталость здесь наступала значительно быстрее, чем в средней полосе.

Люди со слабым сердцем не выдерживали. При том скудном питании, которое получали заключенные, даже десятичасовой сон не восстанавливал сил. Проспишь до обеда и все равно не выспался — чувствуешь размазанную усталость. Съедаешь холодный завтрак — ту же баланду из овса, а заодно и обед — то же самое. Из столовой сразу на развод. И так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Только шахта и нары.

Вольнонаемные — начальник участка и мастер первой смены, приехавшие в Заполярье за «длинным рублем», о чем сами говорили, были грубы, к зекам относились высокомерно и во всем ущемляли нас. Приписывали себе наши метры проходки, сваливали на нас поломки оборудования, оставляли после себя неубранную породу. Мастер зачастую приходил на работу нетрезвым или вообще не приходил. Начальник участка, конечно же, всегда поддерживал его сторону. Трудно было отстаивать справедливость в нашем бесправном положении.

Начались бесконечные придирки. Работа в шахте стала пыткой. Украденные у нас метры проходки приводили к невыполнению нормы. Это в свою очередь отражалось на питании. Бригаде уменьшали и без того недостаточную хлебную пайку. А самое главное — срезали зачет рабочих дней. Все это вызывало недовольство бригады. А я бессилен был что-либо изменить. Каждый день приносил какую-нибудь неприятность. А тут еще прислали новую машину для погрузки породы. Громоздкая, тяжелая и неустойчивая, она могла передвигаться только по рельсам и во время работы часто сходила с рельс, заваливалась на бок. Много времени и сил уходило на то, чтобы поставить ее снова на рельсы, отремонтировать путь. На эту работу, которая никак не учитывалась, приходилось отрывать всю бригаду. Трудно было придумать что-нибудь несуразнее этой машины. В конце концов мы отказались от этого мастодонта и грузили породу вручную. На других участках тоже отказались от этих горе-машин. Их пришлось убрать из забоев, и они еще долго ржавели на шахтном дворе. Обычно, отпустив бригаду, я оставался в забое, чтобы передать смену. Иногда вместе со мной оставался бригадир... Так было и в этот раз. Осматривая забой, я увидел, что один заряд не взорвался и над головой нависла огромная глыба породы. Оставлять ее было опасно.

Длинной стальной «пикой» попытался обрушить ее. Не удалось это и бригадиру Степану Соцкову. Мы решили предупредить сменщиков, а сами занялись замером проходки. И в этот момент глыба рухнула...

По какой-то невероятной случайности мы уцелели. Соцков стоял бледный, с трясущимися руками. А я, привыкший к таким «шуточкам» судьбы, не знал, считать, что мне снова повезло, или, наоборот. По крайней мере сразу бы все кончилось.