Синдром мотылька - [9]

На жизни лицея – моего детища – пьянки никак не сказывались. Дети врастали в наше обучение душой и телом, педагоги трудились не за страх, а за совесть, и вообще все напоминало нередкую семейную картину – образцовое дитя у непутевых родителей. Помнишь, как у Ахматовой:

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда —

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда…

Правда, родитель здесь был один – я сам. Считать вторым родителем Альку никак не получалось. Наоборот, как я уже говорил, мы все больше отдалялись друг от друга, и даже принесенные мною в дом четвероногие друзья – кошка и щенок – не могли разрядить и смягчить обстановку.

А еще потом я в «пьяном угаре», как пишут в книгах, а попросту – сдуру, – спутался с лицейской медсестрой, Галиной Анатольевной.

Галчонком, как она себя величала.

Правда, случилось это не спонтанно и не «по пьяни», как я погорячился написать. А совсем наоборот – складывалось постепенно, и на фоне таких страшных событий в жизни моей семьи, что сейчас, на ночь глядя, мне невыносимо писать о них…

Ты знаешь, Венич, это ведь только кажется, что писанина – легкая штука. Опять прошел весь день, пока я, как в детском калейдоскопе, связывал в упорядоченные картинки беспорядочные события своей жизни. И я, слава богу, напрочь выдохся и надеюсь благополучно пережить ночь. А там – будет день – будет и пища, как сказано мудрыми. То есть день третий я смогу прожить в гармонии с собой и миром, ощущая спасительную влагу в усталых сосудах…

Спокойной ночи всем!

Глава 10 Игра в молчанку

День сегодня опять солнечный и теплый, необычный для конца сентября. Встаю я с трудом, борясь со слабостью и страшным сердцебиением, – в последнее время без живительного снадобья сердце противно трепыхается прямо в горле, с трудом разгоняя густую ядовитую кровь.

Но сегодня спасительная ампула при мне, как и тонкий инсулиновый шприц.

Руки дрожат над стеклянной полочкой в ванной – страшно пролить хоть каплю моего драгоценного эликсира!

…Та-а-ак, полностью втягиваю тонкой иглой всю влагу, выпускаю струйку вместе с лишним воздухом. Давно не пользуюсь ни ватой, ни спиртом – ненужная проволочка времени, ведь никакое воспаление меня давно уже не пугает! Даже наоборот – всегда пропишут обезболивающее. С радостью жду желанного укола – а раньше, в детстве, я даже анализов крови боялся до паники!.. Все. Теперь посидеть спокойно на краешке ванны, ожидая знакомого и долгожданного «прихода»…

А вот теперь, за чашечкой кофе с моими любимыми «Невскими» сушками, спокойно продолжу неуклюжий пересказ моей неуклюжей жизни!

Что же такого страшного могло случиться в моей внешне благополучной «шоколадной» жизни руководителя-новатора, преуспевающего деятеля на ниве просвещения, главы дружной молодой семьи и творческого коллектива? Видимо, то, чего и следовало ожидать… Но, как всегда бывает, именно этого мы с Алькой и представить себе не могли. Точнее, я не мог.

Не мог вначале, когда еще только зарождался в обычной средней школе коллектив «Веснушки» и невыносимо было слушать «карканье» жены, как я его называл, – дескать, кто «одобрил» эту танцевальную программу, «ты что, самый умный», «за тобой никто не пойдет», «дети этого не потянут» и тому подобное. В то время мне так важна была ее поддержка, ведь мне и самому все виделось новым, неизведанным и пугающим! А ее критика сразу вызывала отчаяние, неверие в себя, «полное рукоопускание», как говорила сама Алька, когда дочери не давались уроки.

Тогда, Венич, еще тогда я выработал тактику, казавшуюся мне самой правильной. Я перестал делиться с женой планами «Веснушки» на будущее, перестал советоваться, как поступать лучше. А рассказывал только о тех событиях, которые давно состоялись, или о тех успехах, которые уже никто не мог отнять у моей «Веснушки». Но говорить о прошлом мне очень скоро наскучило, не хватало ни времени, ни сил после изматывающего дня. Тогда я переключился на дочуру, начал читать и петь ей стишки и песенки, собранные мною для самых маленьких участников «Веснушки». Жена заметила это и в один прекрасный день объявила мне бойкот – замкнулась в гордом молчании. Вот тогда это и началось!

Наше молчание оказалось для меня таким удобным, что я охотно общался исключительно с дочерью. С каждым днем все темы, раньше сближавшие нас с женой, исчезали, и к тому моменту, когда Алька решила меня «простить», справиться с собой я уже решительно не мог. И перестал говорить с ней вообще! Чтобы это не казалось какой-то издевкой, я и с дочкой старался общаться поменьше, и домой приходить попозже. Встревожилась Алька не сразу, вначале пробовала играть в игру – «скажи папе, маленькая, чтобы он не оставлял посуду в раковине». Но в ту игру можно играть тем, кто в самом деле ссорится для смеха! А у меня, едва я приходил домой, «внутренний компьютер» срабатывал на полное отключение. Я в буквальном смысле не мог выдавить из себя ни слова!

А уж за всем этим самым естественным образом последовало еще более страшное: полное отторжение от жены. Я не мог смотреть на Альку, не мог касаться ее, более того – у меня возникло неуправляемое чувство брезгливости. Я не мог даже есть пищу, приготовленную ее руками, так что об общей супружеской постели не могло быть и речи!