Синдром Годзиллы - [26]

В один прекрасный день мой дедушка умер. Я узнал эту новость от его адвоката. Тот прислал мне подшивку прессы с некрологом и сообщением о смерти и полсотни официальных соболезнований, опубликованных в ведущих заокеанских еженедельниках.

Адвокат сухо сообщил мне, что отныне я де-факто являюсь единственным наследником, что он в ближайшее время нанесет мне деловой визит, чтобы уладить все формальности и разрешить пару не требующих отлагательства вопросов.

Он прилетел во время рождественских каникул, и мы на неделю удалились с ним вместе в мою резиденцию на остров в Средиземном море. От деда осталась куча документов, оказалось, что он был очень состоятельным человеком, ведшим массу дел, которые сопровождала весьма непростая документация.

Когда я отчалил с острова, мой наследственный капитал увеличился ни много ни мало на двадцать с лишним миллионов долларов. За это я дал согласие на продажу недвижимости на Западном побережье и уступил адвокату свою долю акций принадлежащей мне продюсерской компании.

После этого я благополучно вернулся в школу.

Но занимался я теперь от случая к случаю, эпизодически. Однако ни мои преподаватели, ни тем более одноклассники не смели мне и слова сказать поперек. И даже не пытались. Мне не удалось долго держать в секрете известие о смерти моего дедушки. Новость о моем наследстве распространилась среди обитателей пансиона не менее стремительно. Каждый человек в школе знал, что у меня на счету отныне было столько денег, что я мог бы купить нашу школу, как говорится, с потрохами и заново отстроить ее из червонного золота».

Удар/попадание невозможно

У моей гостиницы толпится народ. Подхожу не спеша, стараясь отогнать дурное предчувствие. Люди стараются подобраться как можно ближе, наклоняясь подчеркнуто озабоченно, делая вид, что им не просто любопытно, — карикатура на сострадание. Полиция оцепляет место происшествия, оттирает зевак. На асфальте что-то нарисовано мелом. Что это, я сначала не вижу целиком, не понимаю, что это, но по мере приближения контуры проясняются, становятся все четче. На лицах прохожих, протиснувшихся в первый ряд, маска притворного сочувствия сменяется гримасой отвращения. Я останавливаюсь, чтобы перевести дух, потому что дыхание замирает, и инстинктивно вытягиваю руку вперед, пытаясь защититься от волны ужаса, которая сейчас собьет меня с ног.

Странно, но именно мне полицейские не препятствуют просочиться сквозь кольцо оцепления. Может быть, они меня узнали? Как они могли узнать меня? Они молчат. Здесь все молчат. Гробовая тишина.

Я запрокидываю голову вверх.

Здание гостиницы такой же небоскреб, как и все соседние дома, как и все дома в этой части города. Только намного выше, оно самое высокое. Я пытаюсь представить, что значит прыгнуть с такой высоты, какую смелость надо иметь, чтобы шагнуть за край. Или это уже не смелость, а… Представляю себе, что чувствует человек, когда падает с такой высоты.

«Не представляешь! — раздается знакомый голос. — Ты даже представить не можешь ничего подобного».

Невозможно понять, откуда исходит голос: он не внутри меня, но и не где-то снаружи. Он просто звучит, и я знаю, что он здесь, вот и все. Голос словно цепляется за меня, чтобы выжить, и я знаю, что просто так он не отцепится. Ни за что.

Я иду к зеркальным дверям парадного подъезда и не отражаюсь в них. Меня в них просто нет. Я словно тень тени. Или кому-то наплевать, есть я на белом свете или нет. Или мое присутствие здесь и сейчас невозможно передать никакими реальными словами.

Вот оно — тело, нарисованное мелом.

Я опускаюсь на колени. Я обвожу рукой меловый контур.

Я снова слышу знакомый говор. «Это случилось не сейчас и не сегодня. Это длилось уже давно. Нет, это не крик о помощи. Это была глубокая незаживающая рана, которая казалась неисцелимой. Своя, внутренняя обида, которая, к сожалению, так и осталась невысказанной. Кроме самого человека, никто не смог бы помешать ему сделать этот шаг. И ничто земное не смогло бы помешать. Никто и ничто, кроме него самого».

«Никто и ничто, кроме него самого? — Я как эхо повторяю последнюю фразу. — Что значит никто? А как же я?»

«И ты тоже не исключение, — подсказывает мне голос. — Смерть это уравнение, где неизвестное равно нулю. Нулю, о котором мы ничего не знаем. Что он из себя представляет? Что это такое? Нас ставят перед полученным результатом, как перед свершившимся фактом. И мы вынуждены принять это решение таким, как оно есть».

Мы взрываемся

«Незадолго до моего восемнадцатого дня рождения отец прислал мне письмо.

Все это время он, оказывается, был жив и здоров. Цвел и пахнул, как говорится. Он узнал о смерти дедушки и бабушки, и ему было очень жаль. Ему было жаль, что он не мог воспитывать меня сам все это время, но мир кино очень жесток, он создан не для детей, и отец был счастлив, что ему удалось уберечь меня от всего этого.

Ему было жаль также и мою мать, вопреки всему, что между ними произошло. Или, может быть, благодаря этому. А теперь, что касается меня, то он бы хотел исправить ошибки и наверстать упущенное. И, если я не вижу никаких к тому препятствий, он хотел бы прилететь и навестить меня в Европе.