Синдром фрица - [40]

Он слышит странные звуки своего тела. В тысячу раз усиленные звуки своей жизни...

Движение крови... Толчки... Вдох... Тишина... Выдох.

Я ничего не слышал, кроме тела. Будто я лежал под водой. В толще воды.

Может быть, я был тогда в огромной матке... На краю земли, на Северном полюсе, среди пурги, в теплой палате, под рваным, но чистым пододеяльником... В огромной матке... в пупке земли...

Отдыхал перед рождением? Так иногда расслаблялся, что язык вываливался, как у повешенного.

На сытый желудок в голову лезла всякая чушь.

Если хотите управлять человеком, накормите его наполовину.

Я видел странные вещи.

Видел людей, тысячи людей, очень много людей на какой- то горе...

Они трахались, эти люди.

Я видел дергающиеся зады. Искаженные лица. Переплетенные руки и ноги.

И рядом с людьми были животные. Собаки совокуплялись с собаками. Кошки с кошками. Меня они не интересовали. Люди... Я не слышал никаких звуков. Это была гора, залитая серым светом. Такой бывает после дождя в полдень. И вся гора шевелилась от тел сплетенных. Мужчины и женщины. Я не видел их лиц. Я шел мимо.

И в один момент я оказался у реки. У реки в тумане. И на берегу тоже совокуплялись, извивались люди.

Чего я там бродил? Не знаю...

Вдруг я почувствовал что-то знакомое. Как запах. Я остановился и присмотрелся.

Я увидел своего отца и свою мать. Своего молодого отца и свою молодую мать. Они совокуплялись на берегу. Самозабвенно. Отец был в белой рубашке.

Его густые волосы взмокли. И мать кричала. Но я не слышал ее крика. Только рот. Ее рот. Он был открыт...

Я вспоминал потом, что мать рассказывала, будто бы я был зачат на берегу реки. Они поехали собирать ежевику. Они насобирали много сладких ягод. "Два ведра", - говорила мать. А потом... А потом...

Она говорила, что почувствовала меня... Что я будто бы вошел тогда...

Идиот, зачем, думаю... Любопытство сгубило.

Я стоял и смотрел на отца своего молодого-молодого и мать, извивающуюся под ним.

Я смотрел в ее глаза. Наверное, я бы не хотел, чтобы они меня заметили.

Но я смотрел и смотрел в ее глаза. В ее глаза, от наслаждения повернутые внутрь.

А просыпался я от собственного крика. Это был даже не крик. Это был первобытный рев. Такому мог позавидовать даже Танкист.

Но Танкист орал свое. Я - свое. У всех нас был свой личный бред. И у Роберта тоже.

Неужели, думал я, всем глухим снится такой бред, как мне. А я ведь только на одно ухо... Что было бы, если б меня контузило сразу на оба...

Ты еще выздоровеешь, убеждал я себя. И тебе не будет снится такая чушь. Никогда.

До сих пор я жалею глухих.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

После того как все утихало, Роберт начинал свой обряд. Он высыпал в руку горсть спичек, которые прятал под матрасом.

Вставал и, накинув только пижамную куртку, выскальзывал в процедурную.

Ему разрешали.

- - - Я должен каждый вечер подмываться - - - Понимаешь, - - - объяснял он нам с Танкистом. Попеременно он смотрел то мне в сонную морду, то в безумные угли Танкиста. Итак, он засовывал в задницу эти спички серными головками вперед.

Он даже не орал. Привык, наверное. Потом в многострадальную кишку входил предварительно обсосанный кусок сахара.

Так Роберт продлевал курорт.

- - - О-о-о, - - - говорил наутро якут-врач, заглядывая ему в задницу, - - - совсем другое дело - - - Уже лучше - - - Но вы много курите - - -

Роберт смиренно поднимал штаны.

- - - А что, окурок там застрял? - - - подмигивал он нам. Якут улыбался. Он единственный из госпитальных врачей говорил нам "вы".

Я представлял, как он разговаривал раньше с оленями и собаками.

Он, наверное, никогда не лечил оленя, который себе в задницу сахар засовывает.

Он улыбался. Улыбался так, как улыбаются люди, которым наплевать на все. Ну... почти на все. Ну уж точно наплевать на задницу Роберта и его ночные процедуры.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

А потом, когда подошла весна, у Роберта начался роман. То ли затосковал, то ли передозировал спичек себе в кишку, но очень затосковал Роберт.

Он рыдал и бросался на стены. Его красивые локоны развевались. Тонкий нос краснел от слез.

Он наплакал себе девушку. Да, девушку. Не красивую, но веселую и готовую хохотать всегда. Она была "сахалярка". Смесь якутки и русского. С синими глазами, между прочим. Она приносила письма на первый этаж. Зачем она поднялась на второй? Когда Роберт грустно бродил по коридорам и заигрывал со старухами?

Зачем?..

Они упали оба в эту любовь.

- - - О! Бля, Фриц, ты не представляешь себе! - - - причитал Ромео, когда смог между ее затяжными хихиканьями всунуть записку.

- - - О! Какая у нее рука! Какая у нее потная ладошка!!! - - - Мы с Танкистом слушали. Что нам оставалось делать. Эта потная ладошка проносила нам сигареты. Я бы умер без табака. Сафа вычислил ее и сказал, что я его брат. И передавал через нее сигареты и сгущенное молоко.

Пока Роберт только вздыхал, все было нормально. Они переписывались.

Роберт начал от страсти курить. Он шел в клозет и, мечтательно усевшись, смаковал ее косые, пьяные строчки.