Синдбад-Наме - [88]

Едва ли можно сомневаться в том, что сохраненный одним из фархангов бейт таджикского классика Рудаки

Накинулись на меня жулики [этого] города,

Я не знал, какие коварства они придумали,

был когда-то включен именно в этот рассказ. Очевидно, это относится к тому моменту, когда старуха, приведя купца домой, начинает упрекать его за доверчивость, а он оправдывается перед ней. Это предположение, высказанное уже П. Хорном, сейчас при наличии текста «Синдбад-наме» может быть подтверждено еще и другими сопоставлениями. Среди скудных отрывков, сохранившихся от столь богатой когда-то поэзии Рудаки, имеются три таких бейта:

Тот рис и сахар он целиком забрал,

А в узелок той женщины завязал земли.

Та женщина выбежала из лавки, словно ветер,

Узелок дала ему в руки.

Муж развязал тот узелок, увидел землю,

Прикрикнул на жену и сказал: «О негодяйка!»

Этот простой и живой рассказ, вероятно, многих читателей заставлял пожалеть о невозможности узнать, в чем же тут было дело. «Синдбад-наме» позволяет это установить. Ответ находим в девятой притче, имеющей такое содержание.

Был на свете один праведный дехканин. У него была жена легкомысленного нрава. Как-то раз он дал ей куразу (т. е. обрезок от золотого динара) и послал ее на базар купить рису. Когда она подошла к ларьку бакалейщика, тот, посмотрев на нее, понял, что тут можно поживиться, и, отвесив ей рису и завязав его в уголок ее чадры, предложил женщине зайти во внутреннее помещение лавки, обещая дать ей там еще и сахару. Женщина сказала, что на сахар у нее нет денег. На это бакалейщик ответил, что денег ему и не надо, с него хватит поцелуя. Она согласилась. В комнатке при лавке он завязал ей в чадру немного сахару. Узелок они оставили при выходе в лавку, а сами стали целоваться. Хитрый шогирд (ученик или приказчик) заметил это, вытащил из узелка рис и сахар и, чтобы не было заметно, завязал туда земли.

Женщина, ничего не подозревая, пришла домой и передала узелок мужу. Тот, к своему величайшему изумлению, увидел там только уличную пыль Однако жена не смутилась, тотчас же схватила решето и начала просеивать эту пыль. Недоумевающему мужу она объяснила, что на базаре ее сбил с ног мчавшийся мимо бешеный верблюд и она уронила золото. Но она не растерялась, а, поднявшись, взяла с того места немного земли в надежде на то, что с землей ей удастся взять и упавшее золото. Муж был растроган такой заботливостью, дал ей еще денег, а землю приказал выбросить.

Думаю, что не может быть сомнения в том, что приведенный выше отрывок Рудаки относится именно к этой притче. А так как теперь у нас есть уже два отрывка одного и того же метра (ремель), относящихся к «Синдбад-наме», то и всякий следующий бейт месневи этого метра можно будет поставить в связь именно с этой поэмой. Таким путем мы находим еще два бейта, которые выдают свое происхождение:

Он сказал: «Когда-то был один шахзаде,

Знатного рода, знающий, благородный он был.

Вошел он как-то раз в баню голый,

А был он жирный, и большой, и мясистый».

Размер этого отрывка заставляет предполагать, что и он восходит к «Синдбад-наме». И в самом деле, рассказ четырнадцатый, излагаемый четвертым везиром, начинается так.

В Каннаудже был один банщик. Некий красивый молодой шахзаде имел привычку ходить к нему в баню. Отец посватал принцу невесту из знатного рода. Однажды шахзаде пришел в баню, и банщик начал его массировать. Тут у них начался разговор о том, что «тело у него (т. е. у шахзаде) было невероятно мясистое». Здесь Захири арабское слово «лахим» употребляет в том же значении, в каком Рудаки приводит таджикское слово «хубгушт». Таким образом, усумниться в том, что приведенные стихи Рудаки восходят именно к этому рассказу, едва ли можно.

Выше мы уже упоминали, что Захири особенно охотно украшает свою книгу стихами в форме четверостиший. Многие из них резко отличаются своей простотой от вычурных цитат из дивана Анвари, которые также, видимо, нравились Захири, Для образца приведем некоторые из этих четверостиший:

Ушел я, так как не увидел от тебя участливости

И в общении с тобой много перенес унижений.

Если плох я был, ты избавилась от моей докуки,

Если же хорош был, то, может быть, вспомянешь ты меня.

Или

Ушел я, и да не будет у меня без тебя ни одного сладостного мига.

От круговращения времени довольно мне и этой раны.

Если смерть не поднимется и не нападет на меня,

В конце концов я когда-нибудь приду к тебе на поклон.

Более вычурно такое рубаи:

Жили мы некоторое время в единении, словно Плеяды,

В безопасности от бед и опасений ущерба.

Должно быть, недостаточно оценили мы это единение,

Что бог разбросал нас, как звезды Большой Медведицы.

Отличие разбираемого варианта сказания о Синдбаде от многочисленных сходных собраний притч, как, например, «Бахтиар-наме», «Кырк везир», в том, что здесь широко развернута концовка. Когда шахзаде начинает говорить, он все объясняет и тоже иллюстрирует свои мысли притчами. Так, на вопрос, кто же повинен в беде, он рассказывает такую притчу.

«Некто хотел устроить в своем доме большое угощенье. Он послал свою служанку на базар за молоком. Она купила полный кувшин молока и несла его домой на голове открытым. А в это время над городом пролетал аист, держа в клюве ядовитую змею. Несколько капель яду брызнуло из пасти змеи и попало в молоко. На этом молоке, ничего не подозревая, сварили рис и подали гостям, но не успели они съесть и по пригоршне его, как тут же упали мертвыми». Рассказав это, шахзаде задает присутствующим вопрос: «Кто же, по вашему, виновен в смерти этих людей?» Один из ученых сказал: «Служанка, не прикрывшая молоко». Другой сказал: «Нет, виноват аист». Третий возразил: «Почему же аист? Виновата змея». — «Да нет, — воскликнул четвертый, — виноват хозяин, не попробовавший пищу, прежде чем подать ее гостям». Но шахзаде считает, что винить здесь никого нельзя, причина смерти гостей — стечение всех перечисленных обстоятельств, а оно вызвано судьбой. С судьбой же спорить не приходится.