Синайский гобелен - [59]

Сражение за Ирландию, а не весельный переход во Флориду, на который хватило ума старине Святому Брендану тринадцать веков назад. Понимаешь, это тоже одно из моих имен. Я родом с острова святых и рад был бы уехать миссионером во Флориду, говорят, там такой климат, но оказалось, это не для меня, а мне выпало воевать в горах Корка, таскать чудовищное старое ружье, модифицированный кавалерийский мушкетон образца 1851 года, калибр 69, я стрелял из него на манер гаубицы, чтобы держаться подальше, но через какое-то время они вычислили мои прятки, пришлось бежать, и Бог помог мне вступить в орден Бедных Клар, на время, конечно, потому что эти Бедные Клары ехали в паломничество в Святую Землю, которое было испрошено в конце восемнадцатого века, Господь откладывал разрешение до подходящего момента, вот так я и приехал монашкой в Иерусалим, но теперь я уже больше не монашка, я отставной ветеран, живущий в Доме героев Крымской войны, а все потому, что пекарь-священник вздумал вручить мне этот крест за проявленную доблесть, так как мозги у него превратились в хлеб, ничего удивительного, если шестьдесят лет подряд печь одни и те же четыре хлеба, а если тебе кажется, что я говорю бессвязно, и если это мешает, дело в том, что я дружу с одним арабом, очень старым чародеем, это невероятный старик, он так необычайно стар, что ты бы удивилась. Прости, давай начнем с самого начала. Спроси у меня о чем-нибудь.

Мод улыбнулась и взяла его за руку.

Что бы увидел твой отец, будь он сейчас здесь?

Пустыню, конечно. Надо бежать из этой иерусалимской болтовни, со всякими блуждающими фанатиками. Видела этого типа, который расхаживает у входа на лестницу, ведущую к крипте?

Да.

Вот он этим занимается две тысячи лет, все ходит, бормочет без остановки. Разве можно начать ясно мыслить там, где такое творится?

Кто тебе это сказал?

Про человека на лестнице? Мой приятель-чародей. Он знает, потому что наблюдал его все это время. В начале каждого века он делал заметки, чтобы сравнить, не изменилось ли что, но ничего не меняется. Так как ты думаешь, мы поедем в пустыню? Я там никогда не был, но старый араб говорил, что это прекрасное место для того, чтобы насытить душу. Он совершал хадж последние десять веков или около того и говорит, ничто не может сравниться с пустыней весной, дикие цветы и тому подобное. Поедем?

Да, любимый, это должно быть чудесное место, я думаю, надо поехать.

* * *

Из Акабы они поехали на юг по синайскому берегу, пока не добрались до маленького оазиса, там и остановились. Они любовались красками пустыни в лунном свете с вершин холмов, в полдень купались в сверкающих водах залива и лежали на горячем песке, засыпали в объятиях друг друга на склоне дня и, проснувшись на закате, спускались к берегу и обнимались на отмели, смеясь, ели инжир и гранаты, встречали рассвет с араком, шепча: Сделай же это еще разок прямо сейчас, и, сплетаясь, проникали друг в друга неделями.

В последний вечер они сидели на скале у воды, молча глядя на закат, передавая друг другу бутылку арака, а Синай за ними догорал последними огнями, на бесплодные холмы Аравии снизу наползала ночь. Шелест волн, прикосновения ветра, неостывшая пустыня и пламя арака в крови, сгущающаяся в воздухе тьма и где-то там, на той стороне залива, другой далекий мир.

Потом он встал и швырнул пустую бутылку далеко в волны.

Затаив дыхание, они ждали, казалось, целую минуту, пока где-то в ночи не послышался тихий всплеск, а может, им только померещилось.

Глава 13 Иерихон

Мы вернемся с моря, вольные как птицы.

Джо был вне себя от радости, когда узнал, что у них будет ребенок. Он спел все песни своего отца и сплясал все его танцы и стал требовать, чтобы они поженились в тот же день, как требовал и раньше, до того, как они ездили в Акабу.

Сегодня слишком жарко, до сентября недолго ждать. Кошмарная жара.

Кошмарная, зверская, ужасная, ну просто хуже некуда. Нет, не двигайся, тебе не надо много двигаться, посиди там спокойно, обмахивайся веером, а я приготовлю чай. Да, кошмарная жара.

Знаешь, Джо, я начинаю любить Иерусалим.

Это дурдом какой-то, просто невиданный, да, так говорил священник-пекарь. Когда он вручал мне свои ветеранские документы, я посмотрел на него и говорю: вам восемьдесят пять, а мне двадцать, вам не кажется, что разница очевидна?

Он засмеялся, и все. Говорит, здесь у нас это не проблема. Очевидные вещи мало что значат в нашем Священном городе, в городе, священном для всех, вот как он сказал. Еще одну минуточку.

Я вспомнила, что как-то в Пирее видела мужчину, который был очень сильно похож на тебя, только старше.

Моряк?

Да.

А насколько старше?

Лет на пятнадцать-двадцать.

А если точнее, на семнадцать. То мой брат Имон делал пересадку по дороге в румынскую армию. Можешь себе представить, он дал себя убить, воюя за долбаных румын. Отец говорил мне, когда это случится. Ты видела его в 1915 году. В апреле.

Я не помню точно.

Тогда это и было. Никто из братьев, уехав, не написал домой ни строчки. Отец и так всегда знал, что с ними станет. Пророка ведь не обманешь, правда? Вот, возьми чашечку. Отдыхай спокойно, мы вернемся с моря, вольные как птицы.