Символы священной науки - [100]

рассматривать две половины лунного или месячного цикла, растущую и убывающую. А если солнце и луна могут рассматриваться оба как Janua Coeli (Янус Неба), то это потому, что в действительности в этих двух случаях небо понимается не в одном и том же смысле. В самом деле, самым общим образом это понятие может использоваться для обозначения всего того, что соотносится с надчеловеческими состояниями; но очевидно, что следует проводить большую разницу между теми из этих состояний, которые еще принадлежат Космосу,[639] и тем, что, напротив, находится вне Космоса. Что касается "солнечных врат", то речь идет о небе, которое можно было бы назвать высшим и «надкосмическим»; напротив, что касается "лунных врат", то речь идет только о Сварге, т. е. о том из "трех миров", который, будучи самым возвышенным, остается, однако, включенным в Космос, так же, как и два других. Возвращаясь к рассмотрению самого верхнего из трех просверленных кирпичей ведического алтаря, можно сказать, что "солнечные врата" располагаются на его верхней поверхности (то есть подлинной вершине всеобщего здания), а "лунные врата" на его нижней поверхности, потому что сам этот кирпич олицетворяет Сваргу; кстати сказать, лунная сфера и в самом деле описывается как соприкасающаяся с верхней частью атмосферы, или промежуточного мира (Антарикша), который здесь олицетворяется средним кирпичом.[640] Стало быть, в терминах индуистской традиции можно сказать, что "лунные врата" открывают доступ к Индра-локе (потому что Индра является правителем Сварги), а "солнечные врата" — к Брахма-локе; в традициях западной античности Индра-локе соответствует «Элизий», а Брахма-локе — «Эмпиреи», где первое «внутрикосмично», а второе — «надкосмично». И мы должны добавить, что только "солнечные врата" являются "узкими вратами" в собственном смысле слова, о которых речь шла ранее и через которые человеческое существо, выходя из Космоса и тем самым окончательно освобождаясь от условий всякого проявленного существования, поистине переходит "от смерти к бессмертию".

59. Кала-мукха [641]

В ходе исследования, о котором мы только что говорили,[642] А. Кумарасвами попутно исследует другой символ, значение которого находится в связи с Janua Coeli: речь идет о "голове чудовища", которая в разнообразных и более или менее стилизованных формах встречается в самых различных странах, где она получила разные имена, в частности Кала-мукха и Кирти-мукха в Индии, и Тао тэ в Китае; она встречается также не только в Камбодже и на Яве, но и в Центральной Америке, и даже не чужда европейскому средневековому искусству. Важно отметить прежде всего, что это изображение обычно помещается на дверную перемычку либо на замок свода моста, или на вершину ниши (торана), заключающей в себе образ божества. Так или иначе, оно чаще всего связывается с идеей двери, что отчетливо определяло его символическую значимость.[643]

Этому изображению давали разнообразные объяснения (само собой разумеется, мы не говорим здесь о тех, кто хотел бы видеть в этом просто-напросто «декоративный» мотив), которые могут заключать частицу истины, но большинство которых неубедительно — хотя бы потому, что они не могут быть применимы ко всем случаям без различия. Так, М.К. Маршалл отметил в изображениях, которые он изучал более конкретно, почти постоянное отсутствие нижней челюсти, а поскольку к этому добавляются круглая форма глаз[644] и оскаленные зубы, он заключает отсюда, что изначально речь должна была идти об изображении человеческого черепа.[645] Однако нижняя челюсть не всегда отсутствует, и она как раз существует в китайском Тао тэ, хотя и имеет здесь очень странный вид, как если бы она была скроена из двух симметричных частей, отогнутых с каждой стороны головы, что Карл Хенце объясняет поисками соответствия виду снятой шкуры тигра или медведя.[646] Это может быть верно в данном конкретном случае, но не в иных случаях, где чудовище имеет пасть нормальной формы и более или менее широко открытую; и даже в том, что касается Тао тэ, такое объяснение, в конечном счете, имеет лишь «историческую» ценность и, естественно, ни в коей мере не касается символической интерпретации.

Тао тэ, впрочем, в действительности не является ни тигром, ни медведем, ни каким-либо другим определенным животным, и г-н Генце так описывает сложный составной облик фантастической маски: "пасть хищника, вооруженная крупными клыками, рога буйвола или барана, лицевая часть и хохолок совы, крылья и когти хищной птицы, лобный узор в форме стрекозы". Это изображение является в Китае очень древним, т. к. оно почти неизменно встречается на бронзе династии Шан.[647]

Имя Тао тэ, которое обычно переводят как «пожиратель» или «людоед», похоже, было дано ему много позже, но, тем не менее, оно верно, ибо речь действительно идет о «пожирающем» чудовище. Равным образом, это верно и для его эквивалентов, принадлежащих к другим традициям, которые если и не имеют облика столь сложного, как Тао тэ, во всяком случае, никогда не могут быть сведены к изображению какого-либо одного животного; так, в Индии это может быть лев (и именно в этом особом случае его принято именовать Кала), или Макари (символ Варуны, что следует запомнить для понимания последующих соображений), или даже орел, т. е. Гаруда. Но под покровом всех этих форм основное значение остается неизменным.