Симплегады - [8]

Но Мендель не искал сейчас смысла, слишком он был подавлен, чтобы его искать. Он не хотел думать о смысле, ему надо было что-то делать, пусть без смысла, но не сидеть же вот так, в пустом ожидании чуда.

Не похоже, чтобы здесь побывали они, те страшные люди в масках. Все на месте, ничего не тронуто. Остается думать одно – дед сам отправился на поиски внука.

А что делать ему?

Впервые Мендель так остро ощутил одиночество. Он не понимал до этого часа одной простой вещи, а теперь, когда дед исчез, эта простая вещь стояла перед ним зримо, словно крест посреди голого поля.

Он и дедушка. Дед и он. И если не станет деда, неделимое целое – то двусердое существо, имя которого он сейчас произносит, – разорвется и останется… Он. Один. И никого больше. Совсем никого. В этом городе, в этом мире у него если что и есть, так это дедушка.

Он не удерживал слезы. Он даже не вытирал глаза. Горло сдавило, и сквозь мокрую пелену мальчик видел картину на стене дедушкиного кабинета. На картине склонился к земле маленький человечек, одетый в странную черную рясу и с отливающей золотом головой, так похожей на голову дедушки.

* * *

Ватное облачко от раскуренной сигареты медленно опустилось на стол, потекло вниз по панели переговорного пульта, и на матовом поле экрана вдруг ожило, наполнившись светом. Экран осветился и громко прогудел сигнал вызова. Лежнев вздрогнул, переключил связь на личную и закивал в такт одному ему слышному голосу, идущему через ушные горошины. Потом улыбнулся кисло и сказал, не глядя на экран:

– Потапыч, не в службу. Пойдешь ко мне, загляни к подполковнику, попроси чего-нибудь от живота. Что? Да нет, жизнь такая. Все в сухомятку.

Экран погас.

– Ну вот. Наверху уже знают, кто-то успел накапать. Ладно, переживем.

Он повел головой – влево, вправо, закинул голову вверх, потом, словно вспомнив, где тянет, ослабил узелок галстука и выдохнул нарочито устало:

– Могущественная государственная служба, можно сказать, краеугольный камень демократии, а кондиционер не работает.

Каково могущество, а, Кравец? – Он постучал пальцем по циферблату. – Ноль часов, тридцать четыре минуты. Кравец? Ты о чем сейчас думаешь?

Кравец равнодушно пожал плечами.

– Думаю? Как бы скорей до дома добраться, думаю. А то, как проклятые: вторые сутки ни выспаться как следует, ни помыться.

Лежнев кивнул.

– Все верно. Поспать бы сейчас не мешало. Ничего, капитан, будет время – еще отоспимся.

Он затянулся и отогнал от лица дым, чтобы не ел глаза.

«Подозревает он все-таки или нет? А если да, то что собирается делать?»

– Кравец. Твое мнение не переменилось? Если мальчик отыщется, по-прежнему предлагаешь как следует на него надавить?

– Я думаю, в первую очередь, пока он не найден, надо срочно изолировать Масленникова и Николаева. Взять их обоих и хорошенечко потрясти. А с мальчишкой… Он будет хорошим козырем. Я бы сыграл на их человеческих чувствах, представил дело так, что, якобы, без их признания Менделю будет плохо.

– То есть ты за радикальные меры. Что ж, возможно, ты прав. В конце концов, наше дело простое – обеспечить безопасность эксперимента. Сделать все, чтобы враг, ежели таковой отыщется, не смог ему помешать. За это нам деньги платят.

Лежнев поскреб пальцем мертвую кнопку кондиционера.

– Все верно. Но, понимаешь, Кравец, как-то на душе неспокойно.

А что, если мы опять наломаем дров? Я, хотя склонности к суеверию в себе и не замечал, но после двух проколов за день не хочу, чтобы был третий. Масленников под наблюдением. Николаев тоже. На этот счет я спокоен. Нет, Кравец. Хватит мне на сегодня твоих радикальных мер. Надо пока успокоиться. Ты никогда не увлекался рыбалкой? Товарищ генерал очень уважает этот вид спорта. Говорит, успокаивает. Нам бы тоже с тобой не мешало заняться чем-нибудь вроде. Рыбалкой, охотой… Нет, охоты и на службе хватает. Чем еще? Тимофеев из отряда Денисова домики клеит из спичек. Красиво получается. А вокруг заборчики из зубьев расчесок. Может, и нам попробовать?

Кравец даже не улыбнулся.

Лежнев поднялся и, вмяв в пепельницу окурок, быстро прошел к окну. Он приник лицом к спасительной щели, постоял так немного, потом повернулся и присел на узкую грань подоконника.

– Ноль часов сорок восемь минут. О мальчишке ни слуху ни духу.

А может, он утонул. Или в люк провалился.

– Это облегчило бы нам работу.

Лежнев усмехнулся и посмотрел на Кравца. Тот расправлял складку на рукаве рубашки. Прямо над ним в узкой прямоугольной раме висел портрет человека. Все было просто. Спокойный взгляд. Безгубая складка рта. В залысинах отражается стосвечовая лампа. Все просто и ясно. Смущает только стрела бороды, как будто фальшивой, наспех наклеенной на подбородок.

Это был мир иной, сообщающийся с настоящим через лоб, глаза, через эту блуждающую над их головами улыбку. Через военный китель покроя прошлого века. Это был мир вечный – вчерашний, завтрашний, настоящий.

Оба молчали. Лежнев вернулся к столу и сделал вызов по внутренней связи.

– Тишкин? Нового ничего? Так. А Масленников? У себя с дедом? Понятно. Если будет что новое, немедленно мне.

Он дал отбой.

– Вот, капитан. Все на своих местах. Ты, я, Масленников. Николаев, и тот на месте. Спит себе в домике на колесах на стоянке у Каменного моста. Храп хочешь послушать? Как хочешь, а то – могу. Интересно, на что он рассчитывал, когда выскакивал на машине на площадь?