Simple Storys - [93]

Я попытался прижать к себе Петру или по крайней мере удержать ее руки. Давид, которому на днях исполнилось шестнадцать, вышел в коридор и прошествовал на кухню. Я услышал, как хлопнула дверца холодильника. Затем, не удостоив нас ни единым взглядом, он вернулся к себе в комнату. И локтем прикрыл за собой дверь. Хорошо еще, что музыка у него в тот день играла не особенно громко.

– Фридрих был пьян в стельку, – рассказывала Петра. – Ты только представь – мы с ним сталкиваемся лицом к лицу около нашей двери, и он спрашивает у меня такую вещь! Мол, как преподавательница биологии я должна знать… – Она всхлипнула, когда я поцеловал ее дрожащую руку. – …И могу дать ему необходимую справку. А именно: я должна показать ему то место, где легче всего ломается кость. Но он не сказал «ломается», а прищелкнул языком, так противно!

– Вот так? – спросил я и изобразил этот звук.

– Ах, перестань! – крикнула Петра, и ее лицо исказилось гримасой отвращения. Я привел ее в гостиную, усадил в кресло и взял ее руки в свои.

– Он, может, полагает, что я только о том и думаю…

– Как он себе это представляет? – спросил я, стараясь придать своему голосу ровное, приглушенное звучание.

– Я тоже задала ему этот вопрос, – она обхватила меня руками за шею и приблизила губы к моему уху. – Но он лишь завел свою волынку сначала: мол, самому человеку трудно такое сделать, а кроме того, лично он плохо представляет себе собственное анатомическое устройство. Нет, ты только вообрази!

Я погладил Петру по спине.

– Может, он просто хочет, чтобы его опять признали больным, – предположил я. – Тогда он сможет и денежки получать, и писать романы.

Я попытался высвободиться из объятий Петры. Но она держала меня слишком крепко. Ее плечо каким-то образом оказалось под моим подбородком.

– Я ни с кем не могу поговорить, даже с тобой, – пожаловалась она. И после паузы прошептала: – А завтра он снова сюда заявится… – Она подняла лицо и втянула ноздрями воздух. – Боже! – вырвалось у нее. Это прозвучало как всхлип.

Петра сказала, что Фридрих теперь отпустил бороду и выглядит еще более одутловатым, чем раньше. Гипс с него, правда, уже сняли, но он по-прежнему ходит в купальном халате.

– А чего стоит его запах!

– От него все так же разит французским коньяком? Она кивнула.

– И еще шнапсом.

– Не переживай, – сказал я, как только вновь получил возможность двигать головой. Мы с ней тяпнули по рюмочке коньяку. И я отправился на третий этаж.

«Генрих Фридрих» – значилось печатными буквами на табличке, прикрепленной под его звонком. Когда я позвонил в первый раз, ничего не произошло. После второго моего звонка в соседней квартире включили пылесос, который начал тыкаться изнутри во входную дверь. Полчаса спустя я опять поднялся на два этажа и постучал. Я не был уверен, действительно ли уже при первом моем посещении коврик для вытирания ног отсутствовал. За моей спиной фрау Воден открыла дверь и веником смахнула грязь с порога. Мы с ней кивнули друг другу.

Около десяти вечера я занял пост у двери нашей квартиры, чтобы не пропустить момент, когда Фридрих пойдет выгуливать своего кота.

Давид спросил, нужна ли мне помощь.

– Удостоверение инвалида – в этом, естественно, и было все дело! – сказал он. – Такие что угодно изобретут, если припрет к стенке!

Я спросил, кого он имеет в виду под «такими». Давид ткнул большим пальцем вверх.

– Да все эти чокнутые, вроде Фридриха.

Петра лежала на кровати и читала. Я слышал, как она перелистывает страницы. Но внезапно она оказалась передо мной и по-детски сказала:

– Мне страшно. – Я обнял ее за талию, посадил к себе на колени. И держал крепко-крепко, пока у меня не затекли ноги.

На следующий день я встретил ее в конце рабочего дня, у школы, и сам отвез домой. Форточка в туалете Фридриха была распахнута, но дверь он мне не открыл. В ближайшие недели он тоже оставался для нас невидимым. От фрау Хартунг, которая живет над нами, я узнал, что Фридрих по вторникам и пятницам ходит с сумкой-тележкой в супермаркет. И потом, как хомяк, с трудом втаскивает свою добычу – позвякивающие бутылки – вверх по ступенькам.

Однажды в субботу, в середине ноября, я-таки разломал нашу маленькую печку – кафельную плитку, шамотные кирпичи, дымоход, цокольные камни, жестяные части, дверцу, колосник сложил в нашем подвале, а остальное выбросил в мусорный контейнер. Я как раз выходил из душа, когда в дверь позвонили.

Лицо Фридриха казалось распухшим. Волосы прилипли к голове и блестели, будто он промок под дождем. Сквозь редкую черную бороденку просвечивал бледный подбородок. Шея была обмотана красным кашне, а в обеих руках он держал большой туго набитый конверт.

– Ваша жена хотела почитать вот это, – сказал он. Я его поблагодарил. Его грудь и живот отчетливо вырисовывались под обтягивающим спортивным костюмом. На сей раз Фридрих не распространял вокруг себя никакого запаха – по крайней мере зловонного. Он кивнул и повернулся, чтобы уйти. На босых ногах у него были надеты купальные шлепанцы. Полосатые сине-оранжевые подошвы, которые поочередно хлопали его по пяткам и скрипели, соприкасаясь со ступеньками, смотрелись как предупредительные полосы на кузове грузовика.